Только-только царедворцы в Антиохии вздохнули с облегчением, как его величеству докладывают: посольство от готов прибыло.
От каких еще готов? Долго меня будут какие-то готы отвлекать, когда царь Шапур наседает?
– Не знаем-с; а только велено доложить, что готы.
Валент едва не завизжал, с трудом сдержался.
– Да были уж, всю мебель перепортили, навоняли, как козлы. Меня, императора, замучили, торгаши проклятые.
– Это другие-с.
Это действительно были другие готы – остроготы Алатея и Сафрака. Им фритигернова затея с переселением во Фракию показалась чрезвычайно удачной. Паннония, как они между собой рассудили, – тоже неплохое место для жизни. А федератами Империи остроготы могут быть не хуже, чем их родичи вези.
Но тут Валент неожиданно проявил непоследовательность и остроготам отказал. Нечего Империю германцами заселять. Или, того хуже, аланами (ибо в Сафраке алана признал и не ошибся).
Может быть, и вези пускать не следовало. Он, Валент, теперь сомневается. И советники его – продажные шкуры. А что до гуннов, так возможно, гуннов Атанарих выдумал, бестия продувная. (Валент все не мог ему простить переговоров на кораблях посреди Реки). Может быть, и вовсе нет никаких гуннов. Раньше-то про них и слыхом не слыхивали.
И прогнал Валент Алатея с Сафраком.
Время для переправы было самое неудачное – весна. После дождей вода в Реке сильно поднялась. Дунай вздулся, нес в себе угрозу. С тоской смотрели на него уставшие готские женщины: скорей бы уж пролегла эта преграда между их детьми и страшными гуннами.
А ромеи завели обычную бюрократическую канитель. Шутка сказать, столько народу через Дунай переправить и во Фракии расселить. Тут не один десяток человек разжиреть может.
Таможню, правда, отшили довольно быстро. В ту пору таможни держали разного сорта откупщики, которые проживали в Риме и Константинополе, непомерно жирели и чудили кто во что горазд – надо же как-то такую прорву денег тратить. А чиновниками таможенными сажали своих рабов и отпущенников, чтобы те свободных граждан поборами прижимали. Таможенники хорошо разбирались в жизненных коллизиях и прямо на лету схватывали: кого можно обирать, а кого себе дороже.
Зато с моряками дело грозило затянуться. Те, правда, обещали от Истрии и Никопольской стоянки несколько кораблей прислать. Но почуяли и они сытный запах наживы; торговаться стали. Ведь господа чиновники никак не хотят, чтобы приказ его величества остался невыполненным? И только получив на лапу достаточно, подогнали корабли.
Готы между тем на берегу сидели, лодки-однодеревки добывали. Рыбная ловля в связи с этим почти прекратилась. Не хотели рыбаки с везеготами встречаться.
Фритигерн от злости исхудал, кожа да кости. По берегу рыскал, со своими воинами подолгу разговаривал, чтобы не вздумали вплавь переправляться. Будем от ромеев помощи ждать и все тут. Валент обещал.
Каждый день сообщали Фритигерну, что опять несколько человек утонули. Скрипел зубами Фритигерн. Глаза у него ввалились, рот совсем бескровный стал. Вылинял князь, стал как мох болотный. А его вези продолжали умирать, и помощь все не шла.
Хоронили тем утром четверых: воин; с ним паренек и две молодые женщины. Все утопленники. Их под утро вынесло течением, там, где оно к самому берегу подходит. Нашли их дружинники князевы, когда помочиться от костра отошли. Паренек у самого берега в воде плавал, бабы немного ниже по течению, волосами за корягу зацепились.
Помочились дружинники, как и собирались, после в воду залезли и вытащили всех четверых. И снова злоба на ромеев закопошилась: если те помочь хотят, почему так медлят?
Пошли за князем и подняли его – спал князь.
Фритигерн пришел, поглядел. Велел могилу копать, а сам за Ульфилой отправился. Тот жил при княжеской дружине.
Ульфила проснулся легко – всю жизнь чутко спал, а под старость тем более. В полумраке увидел Фритигерна – стоял, слегка наклонив голову, чтоб о навес волосами не цепляться (соорудили наскоро, как на берегу стали).
– Иди, – сказал ему князь громко, не заботясь сон дружинников нарушить. – Работа для тебя есть.
Ульфила пошел за князем. Тот на берег кивнул, где уже яма была готова.
– Проводи покойников, как положено, – велел Фритигерн. Таким тоном распорядился, будто о реквизиции фуража речь вел. А сам опять под навес нырнул. Дернул завязки одного мешка, пошарил в другом, в корзину чью-то бесцеремонно залез; после к могиле пошел, руки полны мисок, ножей, гребешков грошовых – что нашел, то и взял.
Мертвых уже уложили, Ульфила свои молитвы дочитывал. Лицо у старика неподвижное, глаза сухие. Только губы шевелятся. Вези – и слушают краем уха слова святые, и дело свое делают, две палки накрест связывают.
Фритигерн, добычу из рук не выпуская, на коленях постоял, как положено, после к яме раскрытой подошел и высыпал прямо на трупы все то, что с собой принес. И нож свой отдал, хорошего металла.
Ульфила на князя сурово поглядел.
– Это еще что такое?
– Обычай, – коротко сказал Фритигерн.
– Оставил бы ты языческие привычки, князь. Без надобности страдальцам твои дары.
