– Тогда… – Хелот на мгновение растерялся. Слишком уж НЕ ПОХОЖ был этот раздавленный страхом человек на его друга, смешливого, гордого, вспыльчивого сарацина. – Тогда одно из двух. Либо ты – мой старый друг, попавший в беду, либо его двойник. Во втором случае мы оба постараемся забыть о том, что ты – не настоящий.
– А как ты отличишь, двойник я или настоящий?
Хелот почесал бровь.
– Черт его знает… Постараюсь об этом не думать. Снимай-ка рубаху.
Алькасар или его двойник так поспешно подчинился, что Хелот прикусил губу. Он видел, что сарацин тоже измучился неопределенностью и был рад всякой возможности узнать о себе хотя бы что-нибудь.
При свете костра Хелот ясно увидел синюю звездочку, выжженную на спине сарацина между острых лопаток. «Клеймо для строптивых. Дерзкое поведение и попытка к бегству», – вспомнил Хелот и горько усмехнулся. От этого нового Алькасара никакого «дерзкого поведения» ожидать не приходилось. Хелот коснулся рукой значка, опасаясь, что видит перед собою иллюзию. Но значок никуда не исчез. Он так и оставался, уродуя смуглую кожу.
– Одевай рубаху, – сказал Хелот своему спутнику.
– Ты нашел то, что искал? – с надеждой спросил сарацин.
– Да. – Хелот кивнул несколько раз, лихорадочно соображая, что бы рассказать Алькасару о его прошлом. Одно лангедокский рыцарь знал точно: рассказывать о Гарсеране из Наварры он не станет. Сарацин ждал.
Наконец Хелот заговорил:
– Твое имя Алькасар, и ты действительно мой старинный друг, попавший в большую беду.
– Ты помнишь обо мне что-нибудь?
– Конечно.
– Этот значок – он говорит о принадлежности к какой-то касте, не так ли?
– Да, это знак отличия для воина. Ты был отважным воином, и тебе многие завидовали.
Алькасар покачал головой:
– Странно, что я ничего не помню.
– Скажи, что ты подумал, когда увидел меня в Серебряном Лесу?
– Я не испытывал перед тобой страха. Но все остальное… люди, демоны, деревья… Пойми, здесь нет ничего, что не пугало бы меня. Расскажи еще о своем друге. Каким он был?
– Он был наглый. Дерзил сильным, насмехался над вспыльчивыми, влюблялся во всех девушек, каких встречал на своем пути, но ни одной не оскорбил. И еще он презирал золото, а из всех вещей на свете ценил одну: свою свободу.
– Мне никогда не сравниться с ним, – сказал Алькасар.
– Ты вспомнишь, каким ты был, – заверил его Хелот. – И однажды снова станешь самим собой.
«Я тебе буду внушать это каждый день», – подумал он про себя.
– Где мы с тобой встретились? – жадно спросил Алькасар. Хелот отметил, что в черных глазах его собеседника появился блеск.
– В лагере одного разбойника по имени Локсли. Потом ты попал в плен, и нам с трудом удалось освободить тебя.
Алькасар вздрогнул всем телом, и ужас снова показался на его лице.
– Белые стены… – пробормотал он. – Да, я помню. Они снятся мне каждую ночь. Мне снится большая белая чаша, и я на самом ее дне, в грязной луже, и никак не могу выбраться, как бы ни старался. Я карабкаюсь по отвесной стене, ломаю ногти, но всякий раз соскальзываю вниз. И там, где царапали мои пальцы, остаются кровавые полосы… – Он сощурил глаза и прикусил нижнюю губу. – Что это было, Хелот? Ты ведь знаешь?
– Да, – помолчав, ответил Хелот. – Знаю. Ведь я сам приезжал за тобой, когда ты был в плену. Не бойся этого сна, он в прошлом. То, что тебя пугает, – это всего-навсего соль.
– Соль?
– Да. Когда ты попал в плен, они отправили тебя на соляные копи. Тебе снится карьер, Алькасар. Забудь об этом. Все это никогда не вернется.
– Никогда не вернется? – Он покачал головой. – Это возвращается каждую ночь. И еще Радуга…
Хелот вздрогнул:
– Что ты сказал?
Алькасар повернулся к нему и повторил:
– Радуга. Это самый страшный из всех снов. От него я всегда просыпаюсь…
– Как же радуга может быть страшным сном?
– Не знаю. Люди говорят, что это добрый знак. Но я боюсь. Знаешь, Хелот из Лангедока, сейчас я вспоминаю: темнота, запах дыма и крови, и кто-то идет на меня, чтобы убить. Но это не страшно. Страшно другое… Вдруг из темноты нарастает звон. И вспыхивает жгучий свет. Сначала желтый, лимонный, он ослепляет меня. Потом оранжевый, от которого ломит глаза. Потом красный, и я начинаю пылать… Все семь полос Радуги, скрученных в сгустки, и каждый пронзает ужасом и болью, и у каждой боли свой цвет… Они
