ослепил его вспышкой и исчез. Вообще весь мир исчез, осталась одна только бесконечная, выедающая глаза вспышка.
Моран вернулся в комнату и вручил Юдифи маленький квадратик бумаги.
— Вот все, что осталось от Авденаго. Кажется, ты хотела это сохранить, — сказал тролль, отводя глаза и хмурясь. — Забирай и уходи. У меня сейчас нет настроения разговаривать.
Юдифь проворно схватила фотографию чумазой тоненькой лапкой и сунула в кармашек.
— И не возвращайся, — добавил Моран, когда она уже захлопнула за собой дверь.
Оставшись один, Джурич Моран огляделся в комнате, нашел ее отвратительно пустой и сказал сам себе:
— Ему все-таки удалось поднять мятеж и организовать бегство! И я сам ему в этом потворствовал. А почему? Потому что Джурич Моран — один из величайших повстанцев в мировой истории.
Он взял со стола роман «Айвенго» и улегся на диван.
Первое, что подумал Авденаго, когда пелена перед глазами немного рассеялась, было: «А дождик здесь совершенно питерский…»
Водяная труха непрерывно сыпалась с небес, пропитывая одежду, волосы, проникая в дыхательные пути и еще глубже, в настроение, превращая бодрого молодого мужчину в какую-то плаксивую размазню.
«Чтобы хоть отдаленно напоминать мачо и при этом оставаться питерцем, нужно быть гусаром и проживать в Царском Селе», — изрек как-то раз Николай Иванович. Очередная загадочная фраза, на сей раз связанная, кажется, с Лермонтовым. Николай Иванович утверждал, что Лермонтов был настоящий мачо. Как и Пушкин. И дуэли здесь ни при чем, хотя дуэли — своего рода показатель.
Авденаго потер лицо, поморгал, восстанавливая зрение. Внезапно ноги у него заскользили, как будто он наступил не то на размазанный торт, не то на пошлую банановую кожурку, и молодой человек бесславно плюхнулся на землю. Задом, да.
Сопутствующее падению сотрясение позвоночного столба и локальный взрыв в области мозга неожиданно прояснили сознание Авденаго. Он обрел себя и мир вокруг.
Что бы там ни утверждал Моран касательно одежды, — что она, мол, после перехода в мир иной обретет более пристойный облик, — Авденаго по-прежнему был облачен в грубую робу коричневого цвета, в грубые же штаны и чудовищные сапоги, подбитые гвоздями. Все это осталось неизменным, равно и веревка, заменяющая пояс. И никаких тебе даже следов кошелька, шелковых панталон или кружевного воротничка.
Ничего, Денисик, весь в атласе и бархате, сейчас пашет носом грязь. Что гораздо обиднее.
Авденаго поскользнулся не на банановой кожуре, а на сырой глине. И куда ни глянь — везде либо раскисшая под дождем почва, либо щебень. А вокруг — расходящаяся амфитеатром чудовищная воронка. Ее скальные стенки были как будто изъедены, по выступам перемещались человеческие фигурки, а кое-где отверстыми ротиками зияли пещерки — с того места, где находился Авденаго, они казались совсем маленькими.
«Карьер, — подумал Авденаго. — Я в горах, и здесь добывают камень. Самоцветы, либо для строительства».
Обещанных Мораном белых башен Калимегдана видно не было. Слишком далеко, слишком высоко. Сидя в луже на дне карьера, обетованного замка не узришь.
Авденаго встал, покачиваясь, обтер ладонями штаны, отчего руки тотчас сделались липкими.
Фу ты.
«Карьер, — мысль сделалась беспокойной, — что-то здесь не так…»
— Стоять! — заорал над ухом у Авденаго хриплый голос. — Травма?
— Что? — Авденаго повернулся и встретился глазами с субъектом в кожаной безрукавке, который сверлил молодого человека ненавидящим взглядом.
Субъект был высок ростом, с непропорционально короткими кривыми ногами, очень смуглый, почти черный. Растительность на его лице торчала неопрятными клочками: клок под носом, клок на подбородке. Длинные мускулистые руки явно были смазаны маслом, они лоснились и поблескивали в тусклом свете пасмурного дня.
Самым неприятным было то, что субъект поигрывал кожаной плеткой.
— Ты! — отрывисто гавкнул он. — Почему без цепей?
Авденаго молчал.
Субъект замахнулся плеткой.
— Отвечать!
Первый удар Авденаго пропустил, так неожиданно и быстро это произошло, но второго уже ожидал и стукнул субъекта в нос. Правда, он метил в глаз, но нос — даже еще и лучше.
— Ты! — заорал Авденаго. — Сдурел? Кого лупишь? Вот!
И он показал кулак, повернув руку так, чтобы тот видел кольцо с топазом. Камень светился нездешним светом, тихим и чистым.
— Видал? — добавил Авденаго и с силой наступил субъекту на ногу.
Тот взвыл, чего Авденаго уж никак не ожидал, потряс головой, мотая сальными черными волосами, затем несколько раз подпрыгнул на месте, словно проверял — целы ли ноги после соприкосновения с жуткими сапожищами чужака и готовы ли они по-прежнему служить своему владельцу.
— Кто главный? — строго спросил Авденаго.
— Тахар… — ответил субъект.
Он еще раз покосился на кольцо и медленно вжал голову в плечи.
— Рассказывай, — велел Авденаго.
— Что?
— Пока провожаешь до Тахара — рассказывай, — пояснил Авденаго. — Во всех подробностях. Что здесь происходит и прочее.
— А, — субъект немного просветлел лицом, — ну да… Конечно. Работы идут обычным ходом. Умерших — обычное число. Пополнения — недавно было, но не хватает и желательно бы еще. Как обычно. Вот такие дела.
— Понятно, — сказал Авденаго. — А ко мне что же сразу с плеткой? А? Нехорошо, братец.
— Больно вы на них похожи, — объяснил тип. — По первому впечатлению. С лица практически такой же. Кожица гладенькая, беленькая, нежная. Ее плетка со второго раза рвет напрочь.
— Здесь люди работают, что ли? — прищурившись, Авденаго еще раз оглядел стенки карьера.
— А кто же еще? — субъект ухмыльнулся, показав ярко-оранжевые зубы.
«Интересно, это у них мода такая — зубы красить, или у него от природы? — подумал Авденаго. — И вообще… он же гоблин! Настоящий».
В короткий, пронзительный миг для Авденаго сделался абсолютно ясен замысел Морана Джурича.
Чего больше на свете боялся Денисик? Армии. Вот и угодил в армию.
Кого боялся он сам, Миха Балашов, Авденаго? Гоблинов. Ну так вот они, гоблины. В самый эпицентр ихней бесчеловечной цивилизации, можно сказать, угодил. Выкарабкивайся, любезный Авденаго, как можешь и как умеешь, авось жив останешься.
И наверняка со всеми остальными клиентами Морана, сколько их ни было, аналогичная же история приключилась. У Авденаго еще имеется кое-какое преимущество: он все-таки знает Морана лично и в состоянии предвидеть… ну хотя бы кое-что. Потому что Моран способен на такие вещи, которые предвидеть не под силу решительно никому, даже родственникам.
Непонятной оставалась для Авденаго лишь цель, с которой Моран проделывает все эти штуки над живыми людьми. То ли перевоспитывает он своих клиентов, то ли грубо издевается над ними.
«Наверное, это от человека зависит, — подумал Авденаго. — Если ты трус и дурак, то путешествие превратится для тебя в сплошное издевательство, а если ты храбрый и умный — в испытание. Пройдешь с честью и вернешься домой молодцом».
