человеком, выловленным из моря.
Я считал его моим хозяином, потому что так оно и было. Мы вместе охотились и проделывали немало домашних дел. А потом Демериго построил лодку, и я предложил назвать ее «Маргарита».
Он смеялся и хлопал себя по ушам в знак восхищения, когда услышал это имя.
— У тебя была женщина, которую так звали? — спросил он наконец.
— Нет, но я бы хотел, чтобы была такая, — признался я.
Он сказал:
— Если мы тысячу раз выйдем в море и преуспеем во всех наших делах на этой лодке, то у тебя и у меня появится по собственной Маргарите, и это будет настоящая любовь.
К тому времени я уже знал, как остро и сладко можно влюбиться в женщину, видя одну только кисть ее руки, тонкую и белую, с нежными розовыми ногтями. Люди вроде меня думают головой, а любят грудью и носят источник тепла у себя под ребрами; животоглавцы же и думают, и любят животом, и там у них полыхает настоящее пламя. Поэтому они часто плачут, громко смеются, и от сильных чувств у них бурлит в желудке и повышается температура тела.
Мы ходили в море с Демериго, охотились и возили грузы из одного города животоглавцев в другой, что располагался за мысом на том же острове. В другом городе животоглавцев меня не слишком-то жаловали, там было более консервативное население, и, когда мы приезжали, отовсюду сбегались мальчишки, чтобы обозвать меня как-нибудь по-обидному и запустить комком грязи. После мальчишек приходили женщины и хихикали, а уж потом появлялись мужчины и говорили, кривя губами:
— Этот урод пусть отойдет. Если он будет тут расхаживать и вонять кальмарами, наш хлеб станет несъедобным.
— Пусть этот безобразный залезет в море и сядет там на корточки, чтобы мы не видели его. Если он будет стоять здесь во весь свой гадкий рост, у наших жен родятся испуганные дети.
— Пускай неправильное существо ляжет, и мы забросаем его землей. Если он будет торчать перед нашими глазами, такой отвратительный, мы все заболеем и умрем.
И я отходил подальше, не желая с ними спорить.
А Демериго говорил им с укоризной:
— Напрасно вы так к нему относитесь. Он добрый товарищ, и я его хозяин; к тому же и лицо у него перечеркнуто, а на то, что перечеркнуто, смотреть грех — этому учат еще в начальных классах школы, которую все вы, надеюсь, заканчивали.
— Так-то оно так, но всегда ведь тянет заглянуть — что там, под зачеркнутым, — отвечали ему, — и нечего твоему мерзкому вводить нас в подобный грех.
Мне было грустно и горько слушать все это, потому что я привык к животоглавцам и начал искренне их любить, но они считали меня неполноценным и отовсюду гнали.
И вот однажды, когда я прятался за кустами, пережидая, пока мой хозяин продаст всех кальмаров и вручит все посылки и письма адресатам, ко мне подошла одна девушка.
Она шла, поднявшись на кончики пальцев, чтобы казаться выше. Одежда на ней была полупрозрачная, так что сквозь тонкий шелк я хорошо различал ее лицо: нос с маленькой горбинкой, прямой узенький ротик, круглые темные глаза с желтыми ресницами.
Она кругом обошла меня и мой куст, а потом запросто уселась рядом и заговорила со мной:
— Какая у тебя смешная штука на плечах! Это такое уродство?
— Нет, — ответил я. — Я вполне нормален.
— А выглядишь уродом, — настаивала девушка.
— Там, откуда я прибыл, такие у всех, — сказал я.
— Должно быть, это очень странная земля, — задумчиво проговорила она. — Как же тебе живется у нас на острове, среди полноценных людей?
— Я полюбил вас, — ответил я.
Она пошевелила пальцами босых ног — они выглядывали из-под подола ее длинного платья. Я вдруг подумал: «А что бы она сказала, если бы я сейчас поцеловал эти пальчики? Не все, конечно, я еще не сошел с ума, чтобы целовать все, — это, в конце концов, жадность, а жадность неприлична… Нет, я ограничился бы большим на правой ножке, средним и мизинчиком на левой… И еще вторым на правой. Он у нее смешной, длиннее большого».
Девушка уточнила:
— Ты полюбил всех нас или только меня?
— Тебя я полюбил в особенности, — осмелился я.
Она протянула руку и потрогала мой живот, на котором добрый мой хозяин нарисовал лицо.
— Странно, что оно такое неподвижное, — заметила девушка.
Я стал по-разному надувать живот, чтобы нарисованное лицо корчило гримасы. Это очень насмешило девушку, она принялась хохотать и даже упала на песок, так ей было весело.
Я пощекотал ее пятку и спросил:
— Как тебя зовут?
— Маргарита, — ответила она.
Тут пришел Демериго, который закончил все дела в городе и вернулся к лодке.
— Вот ты где, Филипп, — обратился он ко мне. — А кто это с тобой?
— Это Маргарита, — ответил я.
Девушка села на песке и подтвердила:
— Да, я Маргарита.
Демериго долго рассматривал ее, а потом взял ее за руку и произнес:
— Я женюсь на тебе.
А мне Демериго сказал:
— Ты получишь другую Маргариту, Филипп, а эту, пожалуйста, отдай мне.
— Эй! — воскликнула девушка. Она по-особенному передернула плечами, как делают здешние женщины, когда желают понравиться мужчине. — Эй, вы, кажется, хотите меня поделить?
— Нет, — отозвался Демериго, — ничуть не бывало. Не хочу я делить тебя ни с кем. Я позабочусь о другой Маргарите для моего верного слуги с наростом на плечах, но уж ты будь, пожалуйста, моей.
Маргарита заявила:
— А мне больше нравится этот, с наростом. Он смешной!
Она ушла, а мы остались наедине с нашей неожиданной любовью. И Демериго сказал:
— Садись за весла, Филипп, пора нам возвращаться домой.
Когда мы выходили в море, на веслах всегда сидел я, и на то имелись две причины: во-первых, Демериго был моим хозяином и шлюпка тоже принадлежала ему, а во-вторых, когда животоглавцы гребут, они очень напрягают живот, и у них потом болит лицо, а это нехорошо.
Если бы встреча наша с Маргаритой произошла в мире лицеголовых, то правы оказались бы те, кто предположил бы, что после того случая мы с Демериго сделались заклятыми врагами и что хозяин мой начал меня всячески притеснять и превращать мою жизнь в череду болезненных и тяжких испытаний. Но у животоглавцев так не принято. Соперничество в любви лишь сближает мужчин, они выказывают друг другу преувеличенные знаки уважения и перестают смеяться. И то, как Демериго повел себя по отношению ко мне, лучше всего говорит о благородстве его характера. Он единственный на всем острове животоглавцев видел во мне не урода, а полноценное и разумное существо.
Я жалел его, потому что Маргарита, судя по ее поведению, явно отдавала предпочтение мне. И каждый раз, когда мы приезжали в город за мысом, Маргарита бежала навстречу нашей шлюпке и щелкала пальчиками у меня перед носом, для чего приподнималась на цыпочки и задирала свои тонкие ручки к моему лицу. А Демериго становился все более молчаливым и мрачным.
Ему приходилось подолгу оставлять нас наедине: я ожидал его на берегу возле лодки, пока он ходил по городу и выполнял свою работу. А Маргарита садилась в лодку и болтала со мной, и я потихоньку трогал ноготок на мизинце ее ноги, дивясь тому, какой он атласный на ощупь.
Маргариту вовсе не заботило то, что Демериго страдает. У животоглавцев так принято — мучиться от любви, в этом они не видят ничего особенного. Напротив, многие находят, что это полезно для пищеварения.
