– Не раб, не свободен.
– Духом суетлив, умом болен.
– Мыслями блудлив, душою беспокоен.
– Нет! – воскликнул неожиданно один из собеседников и бросил рыбку в огонь. – Она совершенно несъедобна!
Феодул слегка приподнялся и на четвереньках осторожно начал пятиться назад. Но сколько бы он ни пятился, костер и трое в белой, крепко пахнущей морем холстине, не отдалялись от него ни на шаг.
И встали те трое, с громом развернув за спиною сверкающие крылья, и все вокруг вспыхнуло белоснежным светом. Тогда Феодул пал лицом вниз и зарыдал.
Тут один из ангелов чрезвычайно ловко задрал на спине Феодула рубаху и заголил тому те части тела, что обыкновенно и страдают при порке; второй принялся охаживать Феодула прутьями; третий же при каждом новом ударе приговаривал:
– А не лги!
– А не воруй!
– А оставь любодейные помыслы!
Феодул знай ворочался, извивался и бил о песок головой и ногами.
– Не буду я больше лгать! – клялся он слезно, и белый прибрежный песок скрипел у него на зубах. – Не стану впредь воровать! Помыслов же любодейных от века не имел!
– Имел, имел, – сказал тот ангел, что с розгами.
А третий продолжал назидание:
– В Бога веруй без лукавства и умничанья! Чти Церковь!
– Какую мне Церковь чтить, – тут же спросил Феодул, – греческую или латинскую?
Ибо желал в этом вопросе наставления, так сказать, неоспоримого, из самых первых рук.
– Хитрее Сил Небесных мнишь себя? – прикрикнул на Феодула ангел. – Какая тебе от Бога положена – ту и чти!
И снова огрели Феодула по спине, да так, что бедняга лишь язык прикусил и более препираться не дерзнул.
Увидев, что Феодул больше себя не выгораживает, поблажек не выторговывает, а просто тихо плачет, отбросил ангел розги и сел рядом.
– Ну, ну, – молвил он негромко, – будет тебе, чадо. Вразумился?
– Вразу… – пролепетал Феодул.
– Отрезвел, умник? – строго вопросил другой ангел.
– Ох… – всхлипнул Феодул.
Ангелы переглянулись.
– Врет, небось, – вздохнул третий.
Другой же, наклонившись, тихо поцеловал Феодула в щеку и шепнул:
– Это ничего. Пусть врет.
Розовато-золотистый свет окутал Феодула, неземное блаженство разлилось по его многострадальному телу, и он заплакал опять – какими-то новыми слезами. Когда же слезы иссякли, увидел Феодул, что лежит на сырой палубе один-одинешенек, основательно выпоротый розгами.
Он сел и со вздохом потер себе поясницу. Ломило везде, особенно же донимало Феодула бедро, словно бы наколотое шилом. Что за странность!
Сплюнул Феодул на палубу – кроваво от цинги; глянул и увидел впереди, в бескрайней водной пустыне, нечто вроде темного сгустка. Присмотревшись, Феодул понял, что это – берег, и едва не ополоумел от радости. Вскочил, нелепо взмахнув руками, и прокричал что-то невразумительно. И тут его снова кольнуло в левое бедро, да так сильно, что Феодул визгнул.
– Беги, беги, Феодуле! – расслышал он тихий голос. – Беги, отроче!
Наклонившись, Феодул взял в пальцы заветную персону Божьей Матери, которую он с превеликим благоговением всегда носил у себя на поясе. Желая быть услышанной, она колола Феодула в бедро тонким крестиком и делала это весьма терпеливо, рукою твердой и умелой.
– За что язвишь меня, Всеблагая? – спросил Феодул, со стоном потирая бедро.
– Беги, неразумный!
– Почему? Зачем мне бежать?
– Лицемерный глупец! Разве не обокрал ты церковь, не лишил попа Алипия последней отрады, когда тайно вынес большой серебряный крест?
– Да… – прошептал Феодул. – Да, обокрал…
– Разве не сулил ты комиту этот большой серебряный крест в уплату за перевозку?
– Сулил…
– Разве не замыслил ты обмануть комита и оставить крест себе?
