— И чем же может помочь блистательному гендиру бедный родственник? — развязно осведомился Генка.
— Не комплексуй. Это тебя не красит, — обрезал Сигизмунд. — У тебя видеокамера на ходу?
Генка насторожился.
— А что?
— Одолжи на пару дней.
— Чего?
— Видеокамеру, говорю, на пару дней одолжи.
— Кобеля своего увековечить решил, что ли?
Во время одного из визитов Генки к Сигизмунду кобель проел генкины штаны.
— Ярополка. К родителям поеду…
— Ладно, — нехотя сказал Генка. — Что ты как последний жлоб, в самом деле…
Вытащил ящик письменного стола — большого, добротного, сталинских времен. Извлек камеру.
— Пользоваться умеешь? Да ладно, гляди. Она для дураков сделана. Сюда гляди, тут жми…
— Да знаю я, знаю…
Генкины объяснения вдруг напомнили Сигизмунду его собственные — когда он девку обучал пользованию “поляроидом”.
— Футляр от нее есть?
Генка порылся в ящике. Вывалил на стол кучу проводков, каких-то разъемов, адаптеров…
— Что-то не вижу… Да так бери, без футляра… Не найду сейчас. Только ты подзаряди ее прежде, чем снимать. Аккумуляторы не забудь…
— Платок хоть дай, заверну…
Генка принес из коридора ветхий шелковый платочек.
— У матери спер, — похвалился он.
Сигизмунд обернул камеру.
— Слушай, еще одно дело. Ты ведь на высшей школе бизнес паразитируешь…
— Не всем же тараканов травить.
Сигизмунд пропустил наглую генкину реплику мимо ушей.
— Достань мне видеокурс для обучения русскому языку.
— О, блин! — восхитился Генка. — Порнуху бы попросил “импровизэ” — понял бы. А русский-то тебе зачем?
— Хочу одну чукчу оттрахать, а она не понимает, — сострил Сигизмунд.
— А че тут понимать, — заржал Генка. — Я тебя научу, как надо делать…
— Геннадий, достань видеокурс. Деньгами заплачу.
— Стоха, — быстро сказал Генка.
— Задница ты.
— Стоха, — повторил Генка. — За меньшее рисковать не буду.
— А что, рисково? В окно надо влезать по водосточной трубе?
— Сказано тебе…
— Ну все, ладно. Товар — деньги.
— Тебе для каких?
— Что — “для каких”?
— Для испаноязычных? Франкоязычных?
— Для самых диких.
— Для чукчей нету.
— Для папуасов каких-нибудь, понимаешь? И поуниверсальнее.
Генка помолчал. Поглядел на Сигизмунда пристально. Сигизмунд сделал каменное лицо.
— Ты это… — сказал Генка. — Ты того?
— Да тебе-то что? Деньгами плачу.
— Родственник все-таки… Передачи тебе в дурку носить придется.
— Это уж не твоя забота. А тебе в дурке появляться и вовсе опасно. Заграбастают.
— Гоша! — крикнула из кухни тетя Аня. — Иди чай пить.
— Да я уж поеду, тетя Аня.
— Ну как это так?
Пришлось потратить час на чаепития с тетей Аней. Она все расспрашивала, каково быть генеральным директором. Вас, мол, так и отстреливают, так и отстреливают, такая уж опасная работа… кругом бандиты, мафия, по телевизору показывают… Ну все равно, хорошо, что хоть кто-то из нашего рода в люди вышел, а то на Генку своего как посмотрю — так душа слезьми обливается… Ну в кого он такой балбес? В отца, не иначе!
И махала в сторону генкиной комнаты рукой. Генка благоразумно не показывался.
Весь вечер Сигизмунд ходил за Лантхильдой и снимал ее на видео. Та очень быстро привыкла к тому, что махта-харья мается дурью, и не обращала на это внимания. Перемывала посуду, замачивала на завтра окаменевшую фасоль, обнаруженную ею в анналах буфета и вовлеченную в процессы жизнедеятельности. Бранила кобеля. Рисовала. Разговаривала по озо, двигая мышкой. Сегодня ей было все позволено. Лантхильда пользовалась свободой на всю катушку. Книги смотрела. Случайно набрела на порножурнал, давным-давно затесавшийся между корешков и прочно забытый. Сперва раскрыла, потом… Сигизмунд уже понял, что сейчас произойдет. Наехал трансфокатором, показал лицо максимально крупным планом. Белесые брови поползли вверх, глаза расширились, рот скривился. По бледным щекам медленно поползла краска гнева. Отбросив журнал, Лантхильда пнула его ногой. Топнула. Яростно крикнула что-то Сигизмунду.
Он опустил камеру.
— Извини, Лантхильд.
Подобрал журнал и сунул его на шкаф.
Девка долго не могла успокоиться. Бродила из комнаты в комнату и ворчала. Сигизмунд ступал следом — снимал.
Наконец Лантхильда засела у себя в “светелке” и запела. Пела она долго и заунывно. Сигизмунд так и не понял, одна это была песня или несколько. Он сидел на полу и снимал ее снизу.
Звучало все это очень странно. Одни слова тягуче пропевались, зато по другим она будто молотом била. То раскачивалась на тахте в такт, то вдруг подпрыгивала. Сигизмунда даже укачало, будто на море.
— Ну ладно, девка, — сказал он, обрывая пение. — Аккумулятор вот-вот сядет. Можешь больше не надрываться.
Лантхильда строго посмотрела на него, но песню довела до конца. Потом улеглась на тахту, подложила ладони под щеку и тихонечко вздохнула. Сама себя разжалобила, горемычная.
Сигизмунд пошел в гостиную. Поставил камеру заряжаться. Вернулся к Лантхильде, уселся рядом.
Сидели молча. Ему вдруг жалко ее стало. Никого у нее в этом городе, похоже, нет, кроме него, мудака. А он целыми днями пропадает где-то. И какие мысли в этом таежном котелке варятся?
Он посмотрел на Лантхильду. Встретил ответный взгляд. Привыкли эти светлые глаза видеть что-то такое, чего он, Сигизмунд, никогда не видывал. Тосковали.
— Что-то песни у тебя какие-то… — сказал ей Сигизмунд. — Давай я тебя настоящей песне обучу.
И принялся исполнять песенку крокодила Гены “Голубой вагон”. Сперва с нормальными словами, потом:
