«Ради этого только и ходил».
«Ради того, чтобы любоваться ночным небом?»
«Люди не видали, а Бог всё видит», — сказала маска, и все согласно закивали.
«Хгм… — Председатель суда прочистил голос. — Итак?»
«Это бывает, у некоторых душевнобольных, — заметил писатель. — Когда они слышат голоса, и все их в чём-то обвиняют, ругают…»
«Это вы о свидетельнице?»
«Да при чём тут свидетельница. Я хочу сказать, это бывает. Но я ведь не сумасшедший».
«Если бы он любил, — лепетала маска, — а у него только одно на уме… Придёт, и сразу — давай, ложись».
«Вы хотите сказать… э?»
Маска не слушала.
«Я-то была… какая я была, о-ох! Да на меня заглядеться можно было! Глаз не оторвёшь! Молодая, ядрёная. Шея как у царевны-лебеди. Груди белые, круглые, в руки возьмёшь — словно пышки. Словно мне семнадцать лет, а соски как у зрелой бабы, словно вишни, высокие, сладкие… Вот здесь, — маска показала на талию, — тоненькая, как девушка, а бёдра! Широкие, пышные, и передница, и задница, прости Господи, да ведь только Бог один может такое создать; а самая-то сладость, она внизу, она не видна. Нежная, розовая, глубокая — пропадёшь!»
Председатель снова откашлялся.
«Вы… — проговорил он, — ближе к делу, ближе к делу…»
«То ли ещё бывало… Мы с ним и в баню ходили. Сама для него топила».
«Что за чушь, — пробормотал писатель, — какая там баня, это уж ни в какие ворота не лезет…»
«Чего там говорить, — неожиданно спокойно сказала маска. — Бросил он меня. Попользовался и бросил. А я уже была чижолая».
Наступило молчание. Председатель взглянул на секретаря, тот показал на нетерпеливо ёрзавшую розовую маску.
Послышался слабый голосок:
«Я… я хочу тоже сказать…» — и она расплакалась.
«Деточка моя, — ворковал председатель, — ну полно, полно… успокойтесь. Мы вас внимательно слушаем».
Маска хлюпала носиком поднесла к глазам под маской скомканный розовый платочек.
«Он нанёс мне жуткое оскорбление!»
«Ага, — оживился председатель, — какое же оскорбление?»
«Мне стыдно», — пролепетала она.
«Не надо ничего утаивать. Расскажите всё суду».
«Мы вместе учились».
«В университете, если не ошибаюсь?»
«Да. Он за мной ухаживал».
«Та-ак… и что же?»
«Ухаживал, ухаживал, и… и ничего. Сколько можно ждать? — закричала она. — Я спрашиваю!»
«Чего ждать?» — не понял председатель.
«Как это, чего! Вы что думаете, я первая должна?.. У меня есть гордость! Сам должен знать!»
«Простите, кто? Кто должен знать?»
«Он! Он мою девичью гордость оскорбил. Мою стыдливость. Я же не бревно! Я хотела ему принадлежать. А он? Он даже ни разу меня не обнял!»
«Неправда, — неожиданно войдя в зал, сказала девушка по имени Аглая. Она была без маски. — Он только делал вид. На самом деле он был влюблён в меня!»
«Ты? — вскричал писатель. — Как ты сюда попала?..»
«Позвольте, позвольте… — лепетал председатель. — Попрошу к порядку!»
«Минуточку, я сейчас всё расскажу», — сказал писатель.
«Нечего рассказывать. Он был недостоин моей любви».
«Вот: это она. Она стучала на меня!»
«Идиот, тебе это приснилось».
«Наденьте маску. И сядьте», — сказал секретарь.
Она возразила:
«Пошёл ты, знаешь, куда?»
И больше её не было.
«Есть ли ещё вопросы?» — осведомился председатель.
Никто не откликнулся.
«Слово предоставляется…» — он покосился на последнего свидетеля, это была полосатая маска, крайняя слева. Она не дала ему закончить.
«Совсем заклевали парня!»
«Так ему и надо», — заметил кто-то.
Главный судья спросил:
«Вы были с ним в связи?»
«Ну, была, — сказала маска, поправляя на лице съезжающую маску. — Плохую дали», — пробормотала она.
«Простите?»
«Маску, говорю, никудышную дали…»
«Мы вас слушаем», — мягко сказал председатель.
«Не знаю… рассказывать, что ли. Али нет?»
«Говорите, говорите!»
«Он приехал. А кто такой, никто не знает. Ну, живи, коли приехал… А на самом-то деле, оказывается, сбежал».
«Сбежал, откуда?»
«А бес его знает. Должно, от суда спасался. В бегах».
«Так. Мы это выясним. Продолжайте».
«У Колбасовых жил, на огородах. Я с ним и спозналась. Вот он и стал меня уговаривать: давай, говорит, убьём старика, Егория Петровича, а дом продадим. Я, как дура, уши развесила».
«Вы стали его сообщницей?»
«Да какая там сообщница. Я его любила, а он…»
Председатель барабанил пальцами, переглядывался с секретарём. Тот делал отчаянные знаки, стучал пальцем по ручным часам.
Председатель вознёс голову, возвестил:
«Слушание дела откладывается в виду вновь открывшихся обстоятельств!»
Тут он увидел, — все увидели, — на скамьях для публики сидит ещё кто-то. Белая, как снег, маска поднялась и зашагала к столу.
«Наше время истекло, — сказал председатель, — вы имеете что-то добавить?»
Маска медленно сняла с себя маску, и все увидели, что лица под ней нет. Что же там было? Ничего.
«Нет! — завопил председатель суда и попытался встать с места. — Кто разрешил? Кто она такая? Я не приглашал. Немедленно вывести. Здесь не театр! — кричал он, отбиваясь от удерживающих. — Здесь не сумасшедший дом!..»
Началась суматоха, маски повскакали с мест, председатель лежал на полу между стульями, закатив глаза, и кто-то делал ему искусственное дыхание. Публика, которую не пускали, вломилась в зал, и всё смешалось.
