«Да нет там никого», — удручённо сказал Феликс. Прошли ещё несколько шагов.
«Может, за нами следят?» «Кто?» — спросил Феликс.
«Вон, вон побежал. Эх, ты. Не заметил? Тут разные бродят», — пояснил Гарик.
Феликс спросил, не тот ли это, который бежал из тюрьмы. В свою очередь Гарик спросил, кто это, и Феликс напомнил, что Гарик рассказывал о нём в спальне перед сном.
«Ну, это совсем другое дело, — возразил Гарик, — это я всё придумал. Спой ещё», — сказал он помолчав.
Друзья двинулись вокруг озера, шли между елями, увязая в снегу.
«Я у тебя хочу спросить, — проговорил Феликс. — Только чтобы всё осталось между нами. Дай клятву, что всё останется между нами».
Гарик хмыкнул, поглядел сбоку на Феликса.
«Нет, ты дай клятву».
Обошли озеро, кругом ни души. Отсюда можно было пройти кружным путём к Лучевому просеку.
«Ну чего же ты», — сказал Гарик.
«Я передумал», — ответил Феликс, нахлобучил шапку и двинулся прочь. «Сначала велел поклясться, а потом передумал».
«Клятва не пропадёт, мы её отложим на после».
«Когда это, на после?»
«Очень просто, я тебе что-то скажу, а ты уже связан клятвой».
«Когда же это ты скажешь?.. Ну как знаешь», — сказал Гарик и, обогнав друга, пошёл вперёд.
«Как ты думаешь, — проговорил Феликс, — она меня любит?»
«Кто?» — спросил, не оборачиваясь, Гарик.
И было совершенно ясно, о ком идёт речь.
«Кто, кто. Сам знаешь, кто».
Вышли к засыпанному снегом кювету, отделявшему просек от лесной опушки.
«Я-то откуда знаю», — сказал Гарик презрительно.
«Мне надо знать».
«Ну, и спроси её».
«Ты спроси», — сказал Феликс.
«Чего это я буду спрашивать. Тебе надо, ты и спрашивай».
Так они стояли перед кюветом, в нерешительности, итти ли по Лучевому просеку к школе или возвращаться лесом. Гарик размахнулся перед прыжком, но не допрыгнул и свалился в кювет.
«Чего это я буду спрашивать», — бормотал он, вылезая и отряхиваясь.
«Ты мне друг? — спросил Феликс. — Если ты мне друг…»
«Да ну её, — сказал Гарик, — на?-фиг она нам сдалась». Он помрачнел, сделался неразговорчив, и под вечер, когда готовили на завтра уроки, кривая настроениеметра круто пошла вниз.
Тёмное предчувствие вело Феликса, он делал вид, что прохаживается по коридору, как бы невзначай подошёл к дверям класса, приоткрыл — девочка сидела за партой. Полтора часа, отведённых на приготовление домашних заданий, кончились, народ разбежался кто куда, она всё ещё сидела над своими тетрадками. Она не подняла головы. Следовательно, — Феликс смутно это почувствовал, — она догадалась, кто это был. Феликс топтался в дверях. Белый зимний день стоял в двух больших окнах. Поблескивали ряды пустых парт, глянцево отсвечивал портрет вождя народов над классной доской, и уже совсем немного, каких-нибудь восемь — девять недель, оставалось до того дня, когда вождь назначил себя председателем Совнаркома, совсем немного до банкета выпускников военных академий, на котором, с бокалом в руке, вождь сказал, что эра миролюбия миновала, и со свойственной ему проницательностью определил начало войны через год, совсем немного до той ночи, когда состав с поставками для соседа в последний раз пересёк границу обоюдных интересов.
«Ты чего тут сидишь?» — спросил Феликс. Она ничего не ответила и только ниже опустила голову. Он подошёл и увидел, что она хнычет.
«Ты чего?» Она не могла решить задачу.
Феликс стоял над ней. Он стоял, как рыцарь над закованной в кандалы пленницей.
«Покажь».
Барственным жестом он протянул руку, девочка подняла на него блестящие от слёз, таинственные глаза, протянула учебник.
«Так, — сказал Феликс. — Ну и что? Ну и ничего, — ответил он сам себе. — Задача на предположение. Пиши…»
Девочка тупо смотрела перед собой.
«Пиши, чего сидишь. В течение одного часа в бассейн вливается 350 литров воды». Он продиктовал условия задачи. Теперь, сказал он, проведи черту. Сперва сосчитаем разницу между тем, сколько вливается и сколько выливается за час.
Девочка захлопнула тетрадь, чтобы сунуть в портфель.
«Что ж ты не промокнула-то?»
Она развернула тетрадь, чернила размазались и оставили след на другой стороне.
«Эх ты, растяпа», — произнёс Феликс.
«Я не растяпа», — огрызнулась она.
«А кто же ты».
«Сама бы решила».
«Чего ж ты тогда сидела?»
«А мне это всё до лампочки».
«Чего, чего?» — спросил Феликс. Это было новомодное выражение.
Девочка сидела за партой, упёршись ладонями в скамью, составив коленки в розовых чулках, покачивая ногами в туфельках. Ноздри её раздувались Тёмные облака гнева проплывали перед глазами, она ненавидела арифметику, ненавидела школу, ненавидела всех.
«Можешь передать своему другу…» — проговорила она.
«Какому другу?»
«Этому чёрному, волосатому, — сказала девочка. — Еврею. Можешь ему передать».
Мгновенное подозрение окатило Феликса словно водой из ведра.
«Что передать?»
«Что я тебя не люблю», — выпалила девочка. Она уселась поудобней, смотрела в окно.
Значит, Гарик всё-таки спросил.
Феликс растерялся — больше всего поразила его эта прямота, — но тотчас овладел собой.
«Подумаешь. А мне… А я, может, пошутил», — добавил он.
«Врёшь».
«Ничего я не вру; пошутил, и всё».
«Этим не шутят», — сказала она строго.
«Почему это?»
«Потому что не шутят».
После этого наступила пауза, Феликсу хотелось сказать какую-нибудь колкость, что-нибудь блестящее и уничтожающее, а потом повернуться и медленно, твёрдым шагом, уйти, впечатывая каблуки в пол.
Вместо этого он сказал:
«Хочешь, я тебе что-нибудь спою?»
Девочка взглянула на него с любопытством, как глядят на душевнобольного. Он добавил:
«Только не здесь: пошли куда-нибудь».
Она сказала презрительно:
«Куда это я пойду».
Но Феликс ничего не ответил, тогда она спросила:
«А что ты собираешься петь?»
