«Что-нибудь. Хочешь, спою из „Большого вальса“».
Оказалось, что она даже не слыхала об этом фильме.
«Могу что-нибудь другое», — сказал Феликс. Да ну тебя, сказала она, на что Феликс возразил: «Ну и фиг с тобой». И на этом разговор прекратился; помахивая портфелем, девочка вышла из класса. Дверь осталась открытой. Жизнь потеряла смысл. Что случилось? Ничего не случилось. Просто жизнь потеряла смысл.
По случайному совпадению на другой день была география, и вновь была перехвачена шифрованная депеша; но было ли случайностью всё, что происходило?
Порой события принимают принудительный характер. Это равно присуще большой истории и обыкновенной жизни. По крайней мере, такое чувство, смутное ощущение, что тебя куда-то несёт, — словно у человека, вставшего на эскалатор, — охватило обоих мальчиков. Можно назвать его наваждением или чувством судьбы.
Кто-то мыкался у доски, директор расхаживал между рядами, ловко схватил записку в тот самый момент, когда ученик, сидевший впереди Феликса, протянул руку назад, чтобы передать депешу по адресу. Величественно, не прерывая свою речь, Шахрай порвал записку, даже не взглянув, что там, дошёл до Камчатки и оттуда некоторое время обозревал класс.
Он вернулся к доске, скомканные клочки упали в корзину. Между тем записка содержала важное сообщение. После мёртвого часа приятели отправились в лес. Феликс сказал, что ему неохота петь. Поговорили о чём-то; Гарик заметил, что если не знать ключ, то никакой дешифровщик ни сможет расшифровать. Тем не менее в целях безопасности рекомендуется время от времени менять ключевое слово. Но ведь его, кроме нас, никто не знает, сказал Феликс. Мало ли что, возразил Гарик, во время допроса можно проговориться. Какого допроса? А вдруг начнут допрашивать, сказал Гарик. Он имел в виду директора.
Феликс был погружён в свои мысли. Наконец, он проговорил:
«Слушай-ка… Почему ты мне ничего не сказал?»
«Что не сказал?» — спросил Гарик.
«Ты ведь с ней разговаривал».
Гарик молчал.
«Ведь разговаривал».
«Ну и что? Ну, допустим».
«Что она тебе ответила?»
«Она дура», — сказал Гарик, чтобы утешить друга.
«Что она ответила?»
«А мы на другие темы разговаривали», — сказал Гарик.
«Неправда».
«Чего неправда, ты-то откуда откуда знаешь?»
«Знаю… она мне сама сказала. И тебе велела передать. Ты ведь у неё спросил, да?»
«Что спросил?»
«Да что ты всё увиливаешь», — сказал Феликс с досадой.
Гарик ничего не ответил. По-видимому, у него начался нервный припадок, который выражался в том, что Гарик вдруг умолкал и никакими силами нельзя было вытянуть из него ни слова.
Некоторое время спустя он всё-таки чуть не разомкнул уста. Нужно было принять решение. Дело в том, что у Гарика созрел план.
«Когда-то подростки убегали в Америку, к индейцам. Времена, конечно, изменились, но сама по себе идея побега… В этом возрасте страсть к приключениям — это, знаете, что-то неистребимое… Вот я, например, когда мне было лет тринадцать. Я ведь однажды чуть было…»
«Советский ребёнок никуда не побежит. Он знает, что…»
«Вы совершенно правы, о чём говорить. Я просто хочу сказать, что определённые предпосылки… особенности, так сказать, переходного периода…»
«Я уверен, что оба в Москве. Поболтаются и вернутся».
«Да, но каково родителям. Каково мне. Я как директор несу ответственность. Вы говорите: вернутся?»
«Да, если их во-время не задержат».
«Как вы думаете, когда можно рассчитывать на…?»
«Пока что сообщений не было. Город большой. Это дело нескольких дней».
«Меня всё-таки совершенно озадачил Круглов. Вот уж от кого нельзя было ожидать. Спокойный, рассудительный мальчик, прекрасная успеваемость».
«Я тоже думаю, что виноват во всём Раппопорт. Не говоря уже о том, что… Вы, вероятно, в курсе?»
«Семейные условия?»
«Да, в этом роде… Поступил кое-какой материал. Отец враг народа. Это не по моей части, но приходится учитывать все обстоятельства».
«Да неужели. Представьте себе, я ни о чём не знал».
«Теперь будете знать».
«Нет, я действительно ни о чём…»
«Разумеется, это между нами».
«Понимаю. Как педагог я всё-таки хотел бы ещё раз указать на особенности возраста. Когда-то подростки убегали к индейцам».
«Эти времена прошли».
«Вы совершенно правы. И всё-таки… всё-таки».
Все трое сидели в комнате для посетителей, вошёл санитар и позвал. Родители Феликса Круглова уже побывали там. И, собственно, больше нечего было здесь делать, но они остались сидеть, вероятно, хотели дождаться, когда вернётся мать Гарика Раппопорта.
Мать Гарика, с сумочкой в руках, вошла в зал, и одновременно в другую дверь, с противоположной стороны вошёл патологоанатом, высокий, тощий человек в белоснежном халате и шапочке, в щёгольской рубашке с шёлковым галстуком, с худыми пальцами пианиста и сухими чертами, как у пастора, мог бы играть эту роль; всё это автоматически регистрировал её мозг. Прозектор важно кивнул, приблизился столу и дал знак подойти. В зале с кафельными стенами было холодно, светло, над обоими столами подвешены люминесцентные трубки, новинка того времени, так называемые лампы дневного света, безжизненного, не дававшего теней.
Мать Гарика остановилась, прозектор ещё раз указал приглашающим жестом на то, что там лежало, покосился через плечо на санитара, тот стоял со стаканом воды наготове. Прозектор перевёл взгляд на круглые часы, висевшие над дверью, откуда вошла мать Гарика; было пять минут седьмого. Следователь опаздывал. Он вошёл с портфелем, у него был деловой спешащий вид. Прозектор посторонился, следователь подошёл к изголовью, он был невысокого роста и всё же значительно выше матери Гарика, которая была похожа на старую девочку. Кроме того, она была очень похожа на своего сына. Она стояла, вцепившись в сумку, за спиной следователя. По другую сторону каменного ложа стоял с надменной миной патологоанатом.
Мать Гарика торопливо отомкнула сумочку и вынула платок, почти не сознавая, что она делает. В то же время она с жёсткой ясностью воспринимала всё вокруг, и чужие, странные мысли плыли в её пустом и светлом, как этот зал, сознании; например, она подумала, что сказал бы отец Гарика, если бы вдруг его привели сюда. Но отца Гарика не существовало, его не было никогда, а теперь не существовало и Гарика. Под широкой простынёй лежало что-то слишком маленькое, словно часть Гарика осталась в озере, да и то, что лежало, уже не было Гариком.
Портфель следователя стоял на полу, прислонённый к каменному основанию стола. Следователь взглянул на врача, врач сделал знак санитару. Следователь подвинулся, чтобы пропустить мать Гарика.
