Доктор Сойер согласился принять нас через два часа, и чтобы убить время, мы с Дженет заказываем коктейли с ромом и рыбные сэндвичи в уличном кафе в квартале от Бэй-стрит. Как-то само собой разговор переходит на тему смерти, и оказывается, что на сей счет у нас абсолютно разные философии. Дженет говорит, что верит в реинкарнацию и именно это помогло ей не сломаться после смерти Джимми. Если в двух словах, она считает, что ее брат вернется в этот мир в обличье дельфина или, возможно, Лабрадора.
Я же, в свою очередь, верю, что смерть – это конец пути. Никуда от нее не деться, она едет с тобой в одном поезде.
– А жизнь после смерти? – вопрошает Дженет.
– Не жди от меня откровений! – говорю я. – Хотя…
– Ты веришь в рай?
– Если судить по тому, что я о нем читал, скука там просто смертная. Честно говоря, твоя идея с реинкарнацией мне куда больше нравится. Только один минус – с моим везением я в следующей жизни буду Ширли Маклейн.[42]
– Не смейся.
– Или кефалью.
– Это еще что? – спрашивает она.
– Рыбка, чей смысл жизни заключается в том, чтобы стать кормом более крупной и голодной рыбины.
– Джек, ты не понимаешь. Как мне объяснили, не важно, что с тобой произойдет на земле, главное – твоя душа остается целой и невредимой. Будь ты хоть рыбой, хоть бабочкой.
Я возмущенно хрумкаю огурцом.
– Вот, скажем, я превращусь в омара…
– Давай не будем больше говорить об этом.
– И в день открытия сезона охоты на омаров какой-нибудь ныряльщик, пуская пузыри, наколет меня на гарпун. Ты хочешь сказать, я ничего не почувствую? Даже если мою вкусную красную задницу положат в кипящую кастрюлю, моя душа будет в полном порядке? Ты по-честному так считаешь?
– Принесите счет, пожалуйста.
Доктору Уинстону Сойеру восемьдесят семь лет – столько же было Жаку-Иву Кусто, когда он умер.
– Я пгинял больше новогожденных, чем любой дгугой вгач на Багамах, – заявляет он нам с порога.
Мы с Дженет были готовы к этой новости: приемная ломилась от беременных женщин.
– Мы здесь по поводу моего брата, – говорит Дженет.
– А, – кивает доктор Сойер. И продолжает кивать: – Ну да, ну да.
Дженет беспомощно смотрит на меня. Я стараюсь запомнить каждую деталь этой сцены на тот случай, если мне придется об этом писать.
– Американец, который умер во время погружения, – напоминаю я доктору Сойеру, – на прошлой неделе в Чаб-Кэй.
– А, – приветливо улыбается доктор. У него потрясающие зубы – ровные и ослепительно белые.
– Возможно, нам нужен другой доктор Сойер, – говорю я.
– Понимаю ваше замешательство, – говорит он, – но я завегяю вас, что я весьма компетентный вгач, весьма компетентный. Иногда полиция пгосит меня им помочь, я ведь уже говорил, что у меня за плечами годы, годы пгактики.
Я спрашиваю, почему на теле брата Дженет не было швов.
– Швов? – сонно моргает доктор.
– Ну да, швов, которые обычно остаются после вскрытия, – подсказываю я. – Которыми зашивают грудную клетку.
Дженет вздыхает. Краска сходит с ее лица. Она достает изо рта жвачку и кидает ее в мусорное ведро.
Доктор Уинстон Сойер поднимает вверх костлявый палец цвета тикового дерева:
– Вы говогите «вскгытие», что ж, должен вам сказать, сэг, – и вам, мадам, – что во вскгытии не было надобности. Поэтому нет и швов! Полицейские попгосили меня, как они иногда пгосят в подобных случаях, ведь у меня за плечами годы, годы пгактики…
Голос доктора затихает; он сгибает и разгибает поднятый палец.
– Продолжайте, – прошу я. – Вас попросила полиция…
Доктор Сойер вздергивает подбородок:
– Да-да. Меня попгосили осмотгеть тело, я осмотгел и констатиговал смегть в гезультате несчастного случая. На основании, как я уже сказал, посмегтного осмотга тела.
– То есть вы просто
– Понимаете, я не газ и не два видел утопленников за все эти годы, годы пгактики… Это была пгосто фогмальность, – говорит он, обращаясь к Дженет. – Хотя, газумеется, такая тгагедия – это не пгосто
