– Офицеры, я хотел бы заявить о краже со взломом.
15
Я с трудом умещаюсь на диване Эммы – ноги торчат.
Она прикрывает их простыней и подкладывает мне под голову подушку. Она говорит, что у меня легкое сотрясение мозга; этот диагноз она поставила на том основании, что у меня закружилась голова, меня вырвало и я без чувств рухнул у нее на пороге. Она сообщает, что два года ходила на курсы медсестер, пока не переключилась на журналистику, и я уверяю ее, что она бы стала отличной медсестрой. Она виновато оглядывает мой малиновый шнобель, но я заверяю, что другой человек ударил меня гораздо сильнее, чем она.
Час ночи; из магнитофона Эммы звучит «Радиохэд»[66] – вот так сюрприз.
Она сидит в кресле, скрестив ноги, на носу у нее очки для чтения, на коленях пятнистая кошка, а на ногах – гольфы, поэтому ногти ее мне не увидеть. Я закрываю глаза и молюсь, чтобы чудовищная головная боль прошла. А пока что я рассказываю Эмме про разборку с Джеем Бернсом на борту «Рио-Рио»; его труп нашли семь часов спустя за рыболовным магазином на Пеликаньей дамбе. Грузовик с мушкой давал задний ход и наехал на бывшего Блудливого Юнца, чья хвостатая тыква самым неподходящим образом очутилась под правым задним колесом. Как его угораздило там оказаться – именно с этим вопросом детективы Хилл и Голдман заявились ко мне в квартиру. Хилл полагал, что Джей Бернс, принявший убойную дозу алкоголя и наркотиков, скорее всего, сам угодил под колеса. По версии же Голдмана кто-то напал на Джея Бернса, избил его и специально подложил под грузовик. Патологоанатом не смог прояснить дело; месиво, когда-то бывшее черепом клавишника, не давало возможности установить, били ли его по голове до того, как переехали.
Эмме понравился мой рассказ о том, как я оказал содействие полицейским, поведав им о своем визите на яхту (хотя я не сказал, о чем спрашивал Джея, и умолчал о его истерике), кроме того, я сообщил им точное время своего прихода и ухода с пристани. И Хилл, и Голдман, кажется, поверили, что я всего-навсего брал у Бернса интервью для статьи о его лучшем друге, покойном Джеймсе Брэдли Стомарти.
– Иными словами, они тебя не подозревают, – подводит итог Эмма.
– Я предпочел бы услышать в твоем голосе больше облегчения.
– Тот парень, который к тебе вломился, – как думаешь, что ему было нужно?
– Кто знает… Может, картины Шагала?
– Джек, это ведь не я пришла в гости среди ночи.
– Да, да. Но ты мой редактор. Я подумал, ты должна знать о случившемся.
Жалкая ложь. Вообще-то я сам не знаю, почему приехал к Эмме. Я плохо помню, как добрался сюда. Я таращусь на покрытые лаком сосновые балки на потолке и признаюсь:
– Мне больше не к кому было пойти.
С кошкой на руках она выходит из комнаты. Через пару минут возвращается с полотенцем, в которое завернуты кубики льда. Накрывает компрессом мой лоб и глаза.
– Не холодно? – спрашивает она.
– Почему ты отказываешься переспать с Хуаном? С ним все спят.
– Даже
– Я имел в виду женщин, Эмма. Это потому, что он пишет о спорте?
– Нет, потому, что он твой лучший друг.
– Хуан – настоящий джентльмен. Он никогда не рассказывает мне о своей интимной жизни.
– Тогда откуда ты знаешь, что мы не переспали?
– Я у него обманом выведал.
– Вот как? – переспрашивает Эмма. – С какой стати?
Я украдкой подглядываю из-под полотенца, не обиделась ли она.
– Ты же мой босс, а он мой лучший друг, – отвечаю я. – Если у вас наметится что-то серьезное, это затронет мою жалкую маленькую вселенную. Это единственная причина, по которой я хотел выяснить…
– Вступаем ли мы в половые отношения?
– Что за терминология, Эмма? С уроков биологии?
– Ебемся ли мы? – резко уточняет Эмма. – Так лучше?
Я сажусь и прижимаю пальцы к ушам, чтобы не вытекли мозги.
– Не волнуйся, я не спрашивал Хуана о пикантных подробностях. У тебя есть экседрин?
Эмма приносит мне три таблетки аспирина и стакан воды.
– Ляг. Тебе станет легче, – говорит она.
Растянувшись на диване, я объявляю:
– Тебе надо вернуться на курсы медсестер. Ты рождена для этой профессии.
– А ты, Джек? Ты сейчас с кем-нибудь спишь?
– Что, прости? – Я снова хочу сесть, но Эмма заходит сзади и прижимает мои плечи к дивану.
