нему, подгоняемый кошмарной перспективой двойного изнасилования пятисотфунтовой возбужденной ящерицей. Меч-трава нещадно резала его, но он бежал, не склоняя пред ней головы. Лишь когда Чаз достиг поросшего кустами холмика сухой земли и упал под лавром, он сделал паузу, чтобы осознать всю глубину постигшего его несчастия.
Его мускулы болят от усталости и обезвоживания.
Его спина горит от осыпавшей ее картечи.
Его руки и торс до крови исполосованы травяными лезвиями.
Его лицо покрывает гудящий ковер из москитов.
Его промежность и бедра загадочным образом зудят.
И это лишь физические мучения. Но и негативные эмоции тоже переполняли Чаза Перроне.
Тринадцатимиллионное наследство, о котором он мечтал, оказалось садистской шуткой.
Жена, которую он пытался убить, осталась в живых и направляется в полицию.
Подружка, в которую он стрелял с аналогичными намерениями, выжила и помогла его похитить.
Человек, с которым они так взаимовыгодно сотрудничали, обернулся против него и приказал его пристрелить, как захромавшую лошадь.
И теперь Чаз, грязный, мокрый и унизительно голый, сидел, заблудившийся и беззащитный, в болотах, которые ненавидел больше всего на свете.
«Неужели я это заслужил? – думал он. – Неужели?»
Он провел указательным пальцем по голени, снимая грязь, словно шоколадную глазурь. Поднеся ее к носу, он не обнаружил никакого ядовитого или мерзкого запаха. «Даже если в этом дерьме полно удобрений, что с того? – думал Чаз. – Ради Христа, это всего лишь грязь. Я же не забивал прикладом каких-нибудь детенышей гренландского тюленя».
Серебро луны окрасило пейзаж в голубоватые тона. Что-то где-то громко хрустнуло. Чаз Перроне подтянул колени к груди и тихо нашарил булыжник. Очередной аллигатор зарокотал в ближайшем озерце:
Тридцать два
Морин ласково улыбнулась, увидев, как Тул, прихрамывая, выходит из коровника. Он открыл дверь грузовика и устроился за рулем.
– Ну? – Она протянула руку.
Он бросил ей в ладонь два деформированных кусочка свинца.
– Ржавый – сама знаешь откуда, – пояснил он. – А блестящий из-под руки.
Изучив пули, Морин сказала:
– Я горжусь тобой, Эрл. Это, наверное, было ужас как больно.
Он ответил, что не так уж больно:
– Парень – настоящий дока.
– Он лечит… коров?
– Ваще рогатый скот. – Тул объяснил Морин, что настоящий врач должен сообщить властям, если к нему заявится пациент с огнестрельной раной. А вот ветеринар никому сообщать не обязан.
– Главное, что ты наконец-то избавился от своего бремени, – сказала Морин. – Больше никаких лишних страданий.
– Да. Твоя очередь.
– У меня все в порядке, Эрл.
– Правду скажи, – попросил он.
– Правда в том, что я совершенно счастлива оказаться снаружи, на свежем воздухе.
– Погодь, вот выберемся с этого выгона.
– Нет-нет, все прекрасно, – сказала Морин, – даже навоз. Спасибо тебе, Эрл.
– За чё это?
– За свободу. За то, что ты – мой сэр Галахад. За то, что спас меня из «Неземного поместья»!
Она притянула его к себе и чмокнула в щеку.
– Ладно тебе, хватит.
Тул ощутил, что краснеет.
Никто и слова не сказал против, когда он нес Морин из лечебницы. Никто не посмел встать у него на пути.
Она уже несколько часов не спала, сидела в кровати и ждала, держа сумочку на коленях.
Выдернула внутривенную трубку из руки и сходила в ванную. Сняла больничную одежду и натянула
