большой наградой в его жизни. «Вмажьте ей как следует», — посоветовала одна панкуха с волосами цвета ананаса и никак не желала успокоиться. Из кухни появилась бледная фигура в жирном тряпье — начальник над картофельными салатами из ведерок и сосисками в фольге — с домашней аптечкой. Он отрезал большой кусок пластыря и обклеил им мой большой палец — я рассказываю все это только затем, чтобы объяснить, почему я налегла на итальянское красное вино.
Эта неделя ознаменовалась винным скандалом, только в одной Италии умерли двадцать восемь человек, отравившись метанолом, но, как уже было сказано: я всегда могу рассчитывать, что со мной ничего не случится и моя смерть — в моих руках.
Потом мне пришлось давиться в очереди регистрации на аэробус. Я попыталась было стоя отключиться и немножко подремать, но тут появился этот австрийский творец и исполнитель собственных песен в длинном до пола белом кожаном пальто. Несколько лет назад я сделала о нем репортаж, кстати, в Вене, еще одна история — Вена есть Вена, это страшная угроза. Песенник меня сразу узнал, поцелуйчики, поцелуйчики. «Что ты делаешь тут в Берлине? Я был на радио, знаешь ли, прямо сейчас с Лансароте, малость расслабился, servas, Бутци», — и когда он наконец удалился в облаке парфюма, ко мне протиснулась дама добрых шестидесяти лет с ярко-красным ротиком и вся в «Шанели». «Вероятно, — сказала она, — это вы?» Пришлось признаться, что это я, потому что за неделю до того меня могли видеть по телевизору в программе о стерилизации мужчин, там я слегка сцепилась с одной ярой феминисткой и тем самым приобрела определенную известность. «Нет, вы подумайте только», восхищенно сказала красноротая в туфельках из крокодиловой кожи, она обязательно должна рассказать своему мужу, а он там, впереди. «Греееегор!»
Голова с жиденькими волосиками обернулась, устало улыбнулась, нервно кивнула, а женщина рассмеялась жемчужным смехом и крикнула: «Смотри, Грегор, это дама с телевидения!»
Очередь обрадовалась, что наконец-то что-то случилось, а я снова подумала: почему я, собственно, не стала учительницей немецкого языка и литературы в маленьком городке, почему я не втолковываю детям, что Эдуард Мёрике всю свою жизнь избегал аффектации в выражении чувств, того болезненного состояния преходящего поэтического возбуждения, когда крашеные ликеры принимают за настоящее вино, — моя новая подруга находилась именно в таком состоянии. «Я, — задыхалась она, — писательница, я написала дивную книгу о собаке, о мыслях одной собаки. Я вам ее подарю». Она прожурчала что-то Грегору, а я стала разглядывать человека, стоявшего передо мной. На нем было пальто в мелкую клетку, при нем — три чемодана цвета бордо, а голову венчал сползающий парик. Я бы все отдала за то, чтобы сейчас, немедленно, оказаться на необитаемом острове, но лучше всего — с гомиком Бруно, и мы будем целыми днями молчать, даже не будем смотреть друг на друга, просто находиться там. А впереди Грегор смирился и шарил в дорожной сумке. Писательница вернулась ко мне и захотела не просто подарить мне эту свою книгу, но и надписать. «Распродана, — сказала она, — но для неожиданных знакомств у меня всегда есть с собой экземпляр». Она порылась в своей крокодиловой сумке в поисках ручки и неправильно истолковала мой скорбный взгляд. «Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказала она. — Сегодня я бы тоже ни за что не купила такую сумку, но ведь раньше мы ничего не знали, оказывается, кожу сдирают с живых крокодилов, можете себе представить». Я представила себе это, причем настроение у меня улучшилось, а она наконец нашла шариковую ручку. С несчастным выражением лица Парик обернулся и предложил ей кейс в качестве подставки, включившись в круг новых друзей.
Писательница написала слова восхищения и тому подобную присущую случаю чушь на своей давно распроданной книге, и в самолете я сразу же сунула эти собачьи мысли в гигиенический пакет, потому что терпеть не могу книги с автографами.
Мужчина в парике вздохнул, посвятительница наконец закончила и стала меня заклинать: «А если вы когда-нибудь не будете знать, о чем писать, то сразу ко мне — моя жизнь так богата событиями, что я могу рассказывать о них часами». Большой палец задергало, и я подумала о бессмысленном споре Иова с Господом, почему тот послал ему столько страданий: «Хотя бы я омылся и снежною водою и совершенно очистил руки мои, то и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои. Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих?..»
Как известно, Иов в конце концов смирился и тут Господь благословил его. А может, благословит и меня.
«Я был когда-то актером». Человек в парике решительно признался в этом и хотел протянуть мне руку. Я показала на перевязанный палец, прижала руку к себе и сказала: «Ах, вот как». — «В Оффенбурге. А сейчас я занимаюсь совсем другими делами».
Я молчала. Я молчала, но его взгляд так униженно жаждал встречного вопроса, все его существо так жадно караулило мой интерес, что мое прусско-протестантское воспитание, вечное чувство персональной ответственности за все и всех, опять победило, и вместо того чтобы молча выскользнуть из очереди, заказать билет на более позднее время и влить в себя еще поллитра вина, я спросила: «И чем же?»
Вот идиотка. Почему я не сказала, к примеру: «Ваш парик сидит криво» или: «А пошел ты на…»? И вот теперь эта несчастная фигура встала передо мной, увеличилась в размере, приобрела черты решительного странствующего проповедника и провозгласила впечатляющим голосом: «Теперь я представитель фирмы по продаже искусственных членов».
И поспешил добавить: «Это не протезы для рук или ног, а члены. Я представитель фирмы по продаже искусственных пенисов». Теперь я была уверена, что этот человек в начале своего профессионального пути прошел за счет фирмы один из этих курсов «Быть самим собой», где поднаторевшие в психологии учителя внушают людям, что они никогда и ни при каких обстоятельствах не должны стыдиться своей профессии, какой бы она ни была, и могут везде и перед всеми громко и открыто говорить о ней. И действительно, уважаемые дамы и господа, разве это не прекрасная, пожалуй, даже захватывающая профессия: помочь импотентной части человечества обрести новые радости. Я представила себе толпы мужчин без половых органов, искусственные пенисы всех размеров и форм, лежащие на полках вдоль длинных стен и в трех бордовых чемоданах, и все, кто к нам сейчас оборачивался, а оборачивались буквально ВСЕ — представили себе то же самое.
«Представитель искусственных пенисов!» Он выкрикивал это упруго, ритмично, воодушевленно, он уже не спускал с меня глаз, он требовал признания, он искрился, горел ярким пламенем, описывал ужасающие судьбы. Скольким прикованным к постели он не смог своевременно помочь! Парализованным! Жертвам тяжелых мотокатастроф! Психически больным! Тут медицина бессильна, но наш искусственный пенис совершает истинное чудо, возвращает уверенность в себе, дарит новые стимулы к жизни, осушает слезы женщин — его восторженный голос взвился: «Половой акт совершается при этом, так сказать, без усилий».
Так сказать, без усилий. Тема захватила всех в очереди, кроме двух несчастных маленьких иракцев, стоявших в самом ее начале, которых весьма недружелюбно ощупали, обыскали, опросили. Из-за этой американской дискотеки больные нервы Берлина опять откровенно обнажились.
Мой спаситель человечества теперь подробно рассказывал о своей жизни, речь уже шла о поездках, заседаниях, усилиях, самопожертвовании и неустанном напряжении всех сил и да конечно же о чувстве удовлетворения, не правда ли, о тех радостных моментах чистого счастья, и почему бы мне не навестить его, если я буду в Оберурзеле? Непременно, мой друг, и тогда ты покажешь мне свою коллекцию искусственных пенисов, и самый прекрасный я возьму с собой для гомика Бруно.
Опытная путешественница — а я именно такова, — я так долго возилась со своим билетом у окна регистрации, что спаситель кастратов уже успел взять место в отделение для некурящих, а я тогда, конечно, взяла для курящих. И если бы даже весь последующий час мне пришлось сидеть с человеком, способным выкурить две сигары «Монте-Кристо» по 18 марок штука в течение пятидесяти минут, все равно, лишь бы подальше от этого знатока искусственных волос и членов. «О, — сказал он, — для курящих, как жаль, что мы сидим не вместе».
Я держалась на последних нервах рядом с толстяком, от которого завоняло потом, как только он снял пиджак, и который читал «Райнишер меркур». Я закрыла глаза и попыталась умереть, хотя успела увидеть, что тот блондин, с которым я заигрывала вчера вечером, тоже поднялся в самолет. Но что-либо нормальное я бы теперь действительно не смогла вынести.
Когда ты в самолете только-только начинаешь погружаться в небытие, капитан Фишер и его команда приветствуют тебя на борту их клипера, желают тебе приятного полета, сообщают, на какой высоте он
