– Лингвист? Нет, нет. Был когда-то, но времена меняются. Хотите знать, кто я такой? Я вам так скажу: возьмите микроскоп и внимательно изучите границу, где встречаются технолог и социолог… – Он улыбнулся, обнажив на мгновение длинные желтые зубы. – Вот там вы меня и обнаружите: Ши Чонгминг, очень маленький человек с огромным титулом. Администрация университета заверяет меня, что я для них – ценное приобретение. Что меня более всего интересует, так это какая часть всего этого… – он обвел рукой комнату, указывая на книги, мумифицированных животных, повешенную на стену диаграмму, озаглавленную «Энтомология Хунани»[8], – какая часть всего этого пришла в Японию вместе с Джаном Дзэном и какая – с войсками в 1945 году. Вот, например…
Он провел рукой по знакомым книгам, вытащил пыльный старинный том и положил его передо мной. Открыл на странице с изображением медведя. Картинка демонстрировала внутренние органы зверя, окрашенные в пастельные оттенки розового цвета.
– Например, азиатский бурый медведь. Не после ли Тихоокеанской войны они решили использовать желчь медведя для лечения желудочных заболеваний? – Он положил на стол руки и уставился на меня. – Полагаю, вы пришли сюда с этой целью, не так ли? В сферу моих интересов входит медведь Каруидзава. Большинство людей приходят ко мне ради того, чтобы подробнее узнать об этом. Вы боретесь за охрану природы?
– Нет, – сказала я и удивилась спокойствию собственного голоса. – Этим я не занимаюсь. И пришла сюда по другому поводу. Я никогда не слышала о медведе Каруидзава. – И тут я не вытерпела – повернулась и посмотрела на стоявший в углу проектор. – Я… – сделав усилие, оторвала взгляд от проектора и посмотрела на Ши Чонгминга. – Я хочу сказать, что не собираюсь говорить о китайской медицине.
– Нет? – Он опустил очки на кончик носа и посмотрел на меня с большим любопытством. – В самом деле?
– Нет, – я энергично замотала головой. – Я пришла не за этим.
– Тогда… – Он замялся. – Тогда вы пришли, чтобы?..
– Все дело в Нанкине.
Он уселся за стол и нахмурился.
– Прошу прощения. Еще раз скажите, кто вы такая.
– Студентка. Из Лондонского университета. Вернее, я там училась. Но китайскую медицину не изучала. Я занималась ужасами войны.
– Постойте. – Он поднял руку. – Вы обратились не по адресу. Я для вас не представляю интереса.
Он привстал, но я поспешно расстегнула молнию на сумке и вытащила рулон потрепанных документов, скрепленных резинкой. Некоторые бумаги выскочили, и я, разнервничавшись, начала собирать их и беспорядочно выкладывать на стол.
– На войну в Китае я потратила полжизни. – Сняв резинку, я разложила документы. Тут были исписанные мелким почерком листы с моими переводами, свидетельские показания – ксерокопии я сняла из библиотечных книг, – рисунки, которые помогли мне наглядно представить, что произошло. – Нанкин интересует меня больше всего. Взгляните. – Я вытащила плотно исписанный мятый листок. – Это все о нашествии. Здесь представлен порядок подчиненности, все на японском языке, видите? Я составила его, когда мне было шестнадцать. Я немного умею писать по-японски и по-китайски.
Ши Чонгминг молча на все смотрел, оседая в кресле, лицо его приняло странное выражение. Мои рисунки и диаграммы не отличались высоким качеством, но я не обижалась, когда люди над ними посмеивались. Каждый листок был для меня важен, каждый документ помогал приводить в порядок свои мысли, любая бумага напоминала мне, что с каждым днем я приближаюсь к истине, что скоро узнаю все, что произошло в Нанкине в 1937 году.
– А это… – Я развернула один из рисунков и подняла его. Рисунок был на листе формата A3, и по прошествии лет на бумаге остались следы от сгибов. – Так, должно быть, выглядел город после вторжения. Я трудилась над ним целый месяц. Это гора трупов. Видите? – Я жадно вгляделась в его лицо. – Если приглядитесь внимательно, увидите, что я изобразила все точно. Можете сейчас проверить, если захотите. На этой картинке ровно триста тысяч трупов и…
Ши Чонгминг поднялся и вышел из-за стола. Закрыл дверь, приблизился к окну, выходившему в университетский двор, опустил шторы. Слегка прихрамывая на левую ногу, отошел от окна. Волосы на его затылке были такими редкими, что видна была сморщенная кожа. Казалось, что и черепа у него нет, а есть только мозг, с извилинами и складками.
– Вы знаете, как чувствительна эта страна к упоминанию о Нанкине? – С медлительностью человека, страдающего артритом, Чонгминг снова уселся за стол, подался вперед и зашептал. – Вам известно, насколько могущественно в Японии правое крыло? Знаете людей, которые пострадали за такие разговоры? Американцы, – он указал на меня дрожащим пальцем, словно я была американкой, – американцы постарались, чтобы правое крыло вселяло страх. Потому-то мы и не говорим об этом. Я тоже понизила голос до шепота.
– Но я приехала сюда издалека только для того, чтобы встретиться с вами.
– Тогда лучше будет, если вы вернетесь назад, – ответил он. – Вы хотите говорить о моем прошлом. Я сейчас здесь, в Японии, не для того, чтобы обсуждать ошибки прошлого.
– Вы не понимаете. Вы должны помочь мне.
– Должен?
– Я хочу узнать об одной вещи, которую сделали японцы. Об ужасах войны я знаю очень многое – об убийствах, изнасилованиях. Но сейчас я говорю о чем-то особенном, о том, чему вы были свидетелем. Никто не верит, что это действительно произошло. Все считают, что я все придумала.
Ши Чонгминг подался вперед и посмотрел мне в лицо. Обычно, когда я рассказываю о том, что хочу выяснить, люди смотрят на меня со снисходительной жалостью, и их взгляд словно говорит: «Ты, должно быть, это сочинила. А зачем? Зачем сочинять такие кошмарные истории?» Но взгляд Чонгминга был другим. Он смотрел жестко и гневно. Когда он заговорил, в его голосе слышались горькие нотки:
– Что вы сказали?
– Были свидетельские показания. Я читала их несколько лет назад, но мне не удалось снова найти ту
