сказала про наручные часы, золотое кольцо и запонки. Это соответствовало тому, что было обнаружено на покойнике. Дульси сказала, что в бумажнике и правда могло быть только тридцать семь долларов.
Затем Броди взялся прорабатывать вопрос времени. Если верить Дульси, Вэл ушел из дома часов в десять. По ее словам, Вэл хотел посмотреть шоу в театре «Аполло», где оркестр Билли Экстайна выступал вместе с братьями Николс. Он пригласил ее тоже, но у нее была назначена встреча с парикмахером. Поэтому он решил заехать в клуб, взять Джонни, а потом уже ехать на поминки.
Она же вернулась домой в двенадцать часов ночи с Аламеной, которая снимала комнату этажом ниже в том же доме.
— Сколько времени вы с Мейми провели в ванной? — спросил Броди.
— Полчаса. Может, больше, может, меньше. Когда я посмотрела на часы, было четыре двадцать пять. Тогда-то и начал колотить в дверь преподобный Шорт.
Броди показал ей нож и повторил, что сказал о нем преподобный Шорт.
— Этот нож вам дал Чарли Чинк? — спросил он.
Адвокат подал голос, сказав, что ей не стоит отвечать на этот вопрос.
Дульси вдруг разразилась истерическим смехом и лишь минут через пять настолько пришла в себя, что смогла произнести:
— Ему бы следовало жениться. А то смотрит на этих катунов каждую субботу и мечтает сам побарахтаться.
Броди покраснел.
Могильщик хмыкнул:
— А я-то думал, проповедник церкви Святого Экстаза просто обязан кататься по полу вместе с сестрицами во Христе.
— Большинство из них и катается, — призналась Дульси. — Но у преподобного Шорта так часто бывают видения, что он если и катается, то с призраками.
— Ладно, пока все, — сказал Броди. — Я вас отпускаю под залог в пять тысяч долларов.
— На этот счет не волнуйтесь, — поспешил успокоить Дульси адвокат.
— А я и не волнуюсь, — отозвалась Дульси.
Джонни опоздал на пятнадцать минут. Его адвокат стал улаживать вопрос об освобождении Дульси под залог, а Джонни отказался отвечать на вопросы без своего юрисконсульта.
Не успел Броди задать свой первый вопрос, как адвокат передал ему письменные показания двух помощников Джонни, Кида Никеля и Пони, согласно которым Джонни ушел один из своего клуба «Тихуана» на углу Мэдисон-авеню и 124-й улицы. Вэл, по их словам, за вечер в клубе так и не появился.
Не дожидаясь вопросов, Джонни сообщил, что последний раз видел Вэла в девять часов вечера накануне у него на квартире.
— Как вы относились к шурину, который брал деньги и ничего не делал? — спросил Броди.
— Мне было все равно, — отвечал Джонни. — Она так или иначе давала бы их ему. Мне хотелось, чтобы она к этому не имела отношения.
— Вас это не раздражало? — спросил Броди.
— Мне было все равно, я уже сказал, — повторил Джонни равнодушным голосом. — Он был ни то ни сё — ни жулик, ни честный трудяга. Он не умел играть, не умел сводничать. У него не было своего рэкета. Но я не имел ничего против того, чтобы он был под рукой. Он всегда был готов пошутить, посмеяться.
Броди предъявил нож. Джонни взял его, открыл, закрыл, повертел в руках и вернул.
— Хорошая штучка, — сказал он.
— Вы раньше этот нож видали? — спросил Броди.
— Если бы видал, то купил бы себе такой же.
Броди передал ему слова Шорта насчет Дульси, Чарли Чинка и ножа. Когда он закончил, на лице Джонни не отразилось никаких чувств.
— Этот проповедник спятил, — сказал он все так же равнодушно.
Он и Броди обменялись холодными невозмутимыми взглядами.
— Ладно, дружище, можете идти, — сказал Броди.
— Хорошо, — сказал Джонни, вставая, — только не называйте меня «дружище».
— Как же прикажете вас называть, мистер Перри? — удивился сержант.
— Все вокруг зовут меня Джонни — чем плохо?
Броди встал, посмотрел на Могильщика, потом на Гробовщика.
— Ну, кто у нас кандидат в убийцы?
— Можно попробовать выяснить, кто купил нож, — сказал Могильщик.
— Это мы уже сделали утром, «Аберкромби и Фитч» год назад закупили шесть таких ножей и пока не продали ни одного.
— Ну, это не единственный магазин в Нью-Йорке, где продаются охотничьи принадлежности, — возразил Могильщик.
— От этого все равно мало толку, — подал голос Гробовщик. — Пока мы не поймем, почему его убили, мы не найдем убийцу.
— Дело непростое, — сказал Могильщик. — Полные потемки.
— Я не согласен, — сказал Броди. — Уже одно нам понятно: убили его не из-за денег. Значит, дело в женщине. Шерше ля фам, как говорят французы. Но это не означает, что убила его женщина.
Могильщик снял шляпу и почесал макушку.
— Мы в Гарлеме, — сказал он. — Другого такого места на всей земле не сыскать. Гарлемцы все делают не так, как остальные. Сам черт их не разберет. Вот, например, жили-были двое трудяг, двое отцов семейств, так они повздорили и порезали друг друга в баре на углу Пятой авеню, около 118-й улицы, — не могли решить, Париж ли во Франции или Франция в Париже.
— Это еще что! — рассмеялся Броди. — Двое ирландцев в Адовой кухне [3] поспорили и застрелили друг друга, потому как не сумели договориться, ирландцы произошли от богов или боги от ирландцев.
Глава 8
Аламена сидела на заднем сиденье «кадиллака», Джонни и Дульси спереди, а адвокат примостился рядом с Пламенной.
Проехав совсем немного, Джонни подрулил к обочине и обернулся, чтобы видеть одновременно и Дульси, и Аламену.
— Слушайте, женщины, я хочу, чтобы вы помалкивали обо всем этом. Мы едем к Толстяку, и не вздумайте поднимать там волну. Мы понятия не имеем, кто это сделал. Ясно?
— Это Чинк, — решительно сказала Дульси.
— Ты этого не знаешь.
— Черта с два не знаю.
Джонни уставился на нее так пристально, что она заерзала на сиденье.
— Если ты знаешь, кто это сделал, то должна знать и почему он это сделал.
Она откусила кончик наманикюренного ногтя и сказала с угрюмым вызовом:
— Нет, не знаю!
— Тогда заткнись и помалкивай. Пусть этим занимаются легавые. Им за это платят.
Дульси заплакала.
— Тебе наплевать, что его убили, — сквозь слезы проговорила она.
— Ничего не наплевать, просто я не хочу, чтобы это повесили на того, кто ни в чем не виноват.
— Ты всегда изображаешь из себя Иисуса Христа, — прохныкала Дульси. — Почему мы все должны терпеть от этих полицейских, если я знаю: это сделал Чинк?
— Потому что это мог сделать совсем другой. Вэл всю свою жизнь на это напрашивался. Да и ты,
