Дверь в лето [с рисунками]

— Да, Рики. Это именно то, чего я хочу. Поэтому-то я так этого и добиваюсь.

Я оставил ей ещё одну вещь — запечатанный конверт с надписью: «Вскрыть в случае смерти Майлса Джентри». Я ничего не стал ей объяснять — просто велел сохранить его. В конверте были доказательства разнообразных похождений Беллы — как на ниве брачных афер, так и в других областях. Если это попадёт в руки опытного юриста, суд опротестует завещание Майлса в пользу Беллы без колебаний.

Потом я подарил ей своё кольцо, полученное в день выпуска в институте, — больше у меня ничего подходящего не было.

— Теперь оно твоё, — сказал я, — мы помолвлены. Оно тебе пока велико, ты спрячь его. Когда проснёшься, я уже приготовлю тебе другое.

Она крепко сжала кольцо в кулачке:

— Мне не надо другого.

— Ну и ладно. А теперь попрощайся с Питом, Рики: нам пора. У нас уже нет ни минутки.

Она обняла Пита и посмотрела мне прямо в глаза острым, пронзительным взглядом, хотя слёзы текли у неё по щекам, оставляя чистые дорожки.

— До свидания, Дэнни.

— Нет, Рики. Не «до свидания» — просто «пока!». Мы тебя ждем, помни.

В посёлок я вернулся без четверти десять. Оказалось, что вертолёт уходит в центр города через двадцать пять минут. Я успел отыскать единственный в посёлке магазин, торговавший подержанными автомобилями, и совершить одну из самых скорых сделок в истории: за полцены я продал свою машину — лишь бы за наличные. Я успел также незаметно пронести Пита в автобус (водители обычно следят, чтобы в салон не попадали коты, которых вдобавок перед этим укачало в вертолёте). В кабинет мистера Пауэлла мы попали в самом начале двенадцатого.

Пауэлл был очень недоволен, что я передумал насчёт «Мьючел», и был настроен прочесть мне лекцию за то, что я потерял бумаги.

— Не могу же я просить одного и того же судью завизировать ваши бумаги второй день подряд. Это крайне странно.

Я помахал перед ним деньгами — убедительно крупными купюрами.

— Бросьте огрызаться, сержант. Вы за меня берётесь или нет? Если нет — так и скажите: тогда я помчался в «Сентрал Вэли». Потому что я ложусь спать сегодня.

Он ещё попыхтел, но быстро сдался. Потом он ворчал насчёт продления срока сна на полгода и отказался гарантировать точную дату пробуждения.

— Обычно в контракте указывают: плюс-минус один месяц, на случай непредвиденных административных трудностей.

— В моём контракте такого не будет. Вы напишете «27 апреля 2001». И мне совершенно безразлично, что там будет наверху — «Мьючел» или «Сентрал Вэли», мистер Пауэлл. Я покупаю, вы продаёте. Если у вас нет нужного мне товара — я пойду искать его у других.

Он изменил контракт, и мы оба подписались.

Ровно в двенадцать я опять попал к доктору — на последний осмотр. Он посмотрел на меня и спросил:

— Не пили? Явились трезвый?

— Трезвый как судья, сэр.

— Тоже мне, сравнение… Посмотрим. Раздевайтесь. Он осмотрел меня почти так же тщательно, как «вчера».

Наконец он отложил свой резиновый молоточек и сказал:

— Я просто удивлён. Вы сегодня в гораздо лучшей форме, чем вчера. Просто удивительно.

— Э-э, доктор, вы и не представляете, насколько вы правы.

Я держал и успокаивал Пита, пока ему вводили снотворное. Потом лёг, и они принялись за меня. Я думаю, что мог бы не спешить — подождать ещё денёк-другой. Но, честно говоря, мне безумно хотелось туда, в 2001 год.

Около четырёх часов пополудни я мирно уснул. Пит тоже уснул, примостившись у меня на груди.

12

В этот раз мои сновидения были более приятными. Единственный неприятный сон (не кошмар, а просто скверный сон), который я помню — долгий, бесконечный и очень нудный: холодно; я слоняюсь, дрожа от холода, по бесконечным, разветвляющимся коридорам, открывая дверь за дверью в твёрдой уверенности, что уж следующая-то непременно окажется Дверью в Лето и за нею меня ждёт Рики. Пит мешает, задерживает меня, снуёт под ногами — знаете, у кошек есть такая манера? Он вроде бы идёт за мною, но только впереди. Такие вещи кошки позволяют себе иногда, если уверены, что на них не наступят и не дадут пинка.

У каждой новой двери он протискивается у меня между ног и высовывается наружу; убедившись, что там зима, он норовит отпрянуть назад, чуть не сбивая меня с ног.

Но мы оба не теряем надежды, что за следующей дверью — Лето…

Я проснулся легко, без дезориентации. Доктор, будивший меня, был поражён, когда я попросил завтрак, «Грейт Лос-Анджелес Таймс» и не стал тратить время на пустую болтовню. Но не объяснять же ему, что я здесь уже во второй раз, — он бы всё равно не поверил.

Меня ожидала записка от Джона, написанная неделю назад:

Дэн, дружище!

Ладно, я сдаюсь. Как ты это сделал?

Подчиняюсь твоей просьбе не встречать тебя, хотя Дженни и возражает. Она велела передать тебе привет и сказать, что мы ждём тебя и надеемся, что ты скоро пожалуешь. Я пытался ей объяснить, что ты будешь занят некоторое время. Мы оба в полном порядке, хотя я теперь предпочитаю ходить там, где раньше бегал бегом. А Дженни стала ещё лучше, чем была.

Hasta la vista, amigo[5] .

Джон.

P. S. Если прилагаемого чека недостаточно — позвони. Тут ещё много. По-моему, мы неплохо потрудились.

Я хотел позвонить Джону — просто поздороваться и сказать ему, что у меня, пока я спал, родилась идея: устройство, превращающее мытьё из обязанности в сибаритское наслаждение. Но передумал: есть другие дела, более важные. Так что я. сделал кое-какие наброски, пока мысль не ускользнула, и прилёг поспать. Пит прикорнул, уткнувшись носом мне под мышку. Никак я его от этого не отучу: лестно, конечно, но уж больно неудобно.

В понедельник, тридцатого апреля, я выписался из хранилища и отправился в Риверсайд, где снял комнату в старой гостинице «Мишшн Инн». Как я и ожидал, вышел небольшой шум из-за Пита. Подкупить автоматического коридорного, естественно, не удалось. Вряд ли подобные новшества можно рассматривать как улучшение обслуживания. К счастью, администратор на мои аргументы поддался легче: он готов был