лучше» и сказала: «Дорогой мой, не думаешь ли ты, что было бы лучше…»
— Я хочу позавтракать. И Луммокс тоже.
— Молодой человек, — сказал Дрейзер, — вы неправильно ведете себя. Прежде всего, вы должны понять, что вас могут ожидать большие неприятности. Так что двигайтесь. Вы можете позавтракать в городе.
Но Джон Томас уперся.
— Джон Томас! — сказала мать. — Ты слышал, что тебе сказали? Ты становишься таким же трудным, как твой отец.
Такое сравнение с отцом поразило сына.
— Почему ты не защищаешь меня, мама? — резко спросил он. — В школе меня учили, что любой человек не может быть выведен полицией из своего дома без предъявления ордера. Похоже, что ты стараешься помочь им, а не мне. На чьей ты стороне?
Столкнувшись с таким примером упрямого неповиновения, мать изумленно посмотрела на сына:
— Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать со своей матерью!
— Это верно, — согласился Дрейзер. — Будь вежлив с матерью, а то я влеплю тебе затрещину — неофициально, конечно. И если есть тут единственное, чего я не могу отрицать, так это мальчик, который грубит старшим. — Он расстегнул мундир и вынул сложенную бумагу. — Сержант Мендоза доложил мне, как ты пытался уклоняться от ответственности… так что я подготовился. Вот ордер. Теперь ты пойдешь? Или мне придется тащить тебя?
— Это предписание из суда, — сказал Джон Томас, — где сказано, что я должен явиться и доставить Луммокса.
— Так оно и есть.
— Но здесь же сказано: к десяти часам. Здесь не сказано, что я не могу сначала позавтракать… И вообще, что я должен делать до десяти часов?
Шериф раздулся и издал глубокий вздох. Его обычно розовое лицо приобрело багровый оттенок, но он промолчал.
— Мама! — сказал Джон Томас. — Я хотел бы поесть! А вы не присядете с нами?
Мать посмотрела на Дрейзера, потом перевела взгляд на сына и закусила губу.
— Не волнуйся, — наконец сказала она, — сейчас я приготовлю завтрак. Мистер Дрейзер, не хотите ли кофе?
— А? Очень любезно с вашей стороны, мадам. Не откажусь. Я с самого утра на ногах.
Джон Томас посмотрел на них:
— Я сбегаю посмотреть на Луммокса. — Помедлив, он добавил:
— Я сожалею, что был груб с тобой, мама.
— Не будем говорить об этом, — холодно сказала миссис Стюарт.
Джон Томас хотел добавить еще кое-что в свое оправдание, но благоразумно сдержался и вышел. Луммокс мирно посапывал, наполовину вывалившись из своего укрытия. Его центральный глаз, как обычно во время сна, был обращен к шее: когда Джон Томас подошел к нему, он повернулся в орбите и осмотрел его: та часть существа Луммокса, которая бодрствовала, узнала мальчика, но само звездное создание не проснулось. Удовлетворенный, Джон Томас вернулся домой.
Во время завтрака атмосфера смягчилась. Когда Джон Томас умял две порции омлета, до крошки подобрал гренки и влил в себя пинту какао, он уже готов был признать, что шериф Дрейзер всего лишь выполняет свои обязанности и что он не из тех, кто лишь ради собственного удовольствия пнет собаку ногой. Что же касается шерифа, то и он, размягченный завтраком, решил, что с мальчиком не произойдет ничего страшного, если дать ему возможность время от времени почувствовать твердую руку… ведь его бедная мать вынуждена одна воспитывать его, а она, похоже, достойная женщина. Он аккуратно подобрал с тарелки остатки омлета кусочком хлеба и сказал:
— Честное слово, миссис Стюарт, я чувствую себя куда бодрее. Одинокой женщине нелегко торчать у плиты… но мои ребята обойдутся.
— О, я забыла о них! Сейчас я быстренько сварю еще кофе, — добавила она. — Сколько их?
— Пятеро. Но не стоит беспокоиться, мадам, они позавтракают после дежурства. — Он повернулся к Джону Томасу: — Вы готовы, молодой человек?
— Мам… — Джон Томас повернулся к матери. — А почему бы не покормить их, мама? Я все равно еще собираюсь будить Луммокса и кормить его.
К тому времени, как Луммокс проснулся и поел, а Джон Томас объяснил ему, в чем дело, и пятеро полисменов наслаждались второй чашкой кофе после куска горячего мяса, Джон Томас уже воспринимал все случившееся не как арест, а как приключение. А когда процессия, наконец, двинулась в дорогу, давно уже минуло семь.
Луммокса удалось доставить в его временное убежище позади здания суда лишь после девяти. Луммокс с наслаждением вдохнул запах стали и, едва лишь почувствовал сталь, выразил желание остановиться и попробовать ее. Джон Томас был вынужден проявить твердость. Он вошел в клетку вместе с Луммоксом, лаская его и уговаривая не волноваться, и оставался вместе с ним, пока накрепко приваривали дверь. Он встревожился, увидев, сколько стали пошло на клетку для Луммокса, потому что у него не было возможности объяснить шерифу Дрейзеру, что для Луммокса нет ничего более лакомого, чем сталь.
Теперь говорить об этом было поздно, тем более, что шериф не скрывал гордости при виде клетки для Луммокса. Времени для рытья фундамента не было, поэтому помещение для Луммокса представляло собой ящик, все стенки которого, а также потолок состояли из стальных брусьев, а одна сторона была открыта.
Ладно, подумал Джон Томас, поскольку они все знают лучше и не сочли нужным даже обратиться ко мне… он просто скажет Луммоксу, чтобы тот не пытался под страхом наказания полакомиться своей тюрьмой — и остается надеяться на лучшее.
Луммокс попытался уклониться от спора. С его точки зрения, это было так же глупо, как попытка заключить голодного мальчишку в тюрьму из шоколада и бисквитных пирожных. Один из рабочих прислушался, опустил свою голову и сказал:
— Похоже, что гора заговорила.
— Он таков и есть, — коротко ответил Джон Томас.
— Ага, — человек посмотрел на Луммокса и вернулся к работе.
Человеческая речь, которую можно было услышать от внеземных существ, была не в новинку, особенно в стереопрограммах; и человек, похоже, воспринял ее как должное. Но вскоре он снова остановился:
— Вообще-то, это никуда не годится, чтобы животное говорило.
Джон Томас промолчал: это были не те слова, на которые стоило бы отвечать.
Наконец у него появилось время тщательнее поинтересоваться тем, что беспокоило его в Луммоксе. Впервые он заметил тревожащие его симптомы в утро злосчастной прогулки Луммокса: две припухлости, расположенные где-то в районе плеч. Со вчерашнего дня они увеличились, что обеспокоило Джона Томаса, так как он думал, что это простые синяки, хотя поставить синяк Луммоксу было не так просто.
Похоже, что Луммокс как-то случайно поранился во время своей пробежки. Выстрел из базуки мистера Ито не принес ему никакого вреда: на том месте, где ударил заряд, была лишь небольшая, чуть припудренная ссадина; взрыв, который мог бы уничтожить танк, был для Луммокса не больше, чем легкий пинок копытом… он удивил, но не принес вреда.
Луммокс мог поранить себя, прорываясь сквозь садовый домик, но это выглядело неправдоподобно. Скорее всего, он пострадал, когда обвалился виадук. Джон Томас знал, что такая катастрофа могла убить любое земное животное, способное вместиться под своды виадука, например слона. Конечно, телосложение Луммокса было далеко не столь хрупким, как у слона… и все же он мог пострадать при этом обвале.
Черт возьми! Припухлости стали больше, чем раньше, настоящие опухоли, и поверхность их мягче и тоньше, ничем не напоминая броню, в которую Луммокс был закован с головы до ног. Насколько Джон Томас помнил, Луммокс никогда не болел: отец тоже никогда не упоминал, чтобы с Луммоксом что-то было не в порядке. Он не менялся ни сегодня, ни вчера, ни позавчера — исключая то, что все рос и рос.
Сегодня вечером надо посмотреть дневник дедушки и записки прадедушки. Может быть, он в чем-то
