Поверил народ наш Слову льстивому да лживому и посадил себе на шею идолище поганое. Вот и приходится теперь смывать этот грех кровью русской…
Павел молчал – слушал.
– И еще одно, – продолжала Анюта. – Спит в земле нашей Меч зачарованный, и в нем спасение земли русской. И хранят его то ли Святогор-богатырь, то ли Вольга-богатырь – то мне доподлинно неведомо, – и заклятье могучее. А кровь русская пробуждает Меч от сна его тысячелетнего.
«Чего ж этот меч-кладенец не проснулся, когда немцы рвались к Москве? – подумал Павел. – Самое время было вроде бы…». И вдруг он вспомнил слова из видения, посетившего его месяц назад, в мае, на берегу Днестра, где они сидели с Володькой Подгорбунским, снявшим свою гимнастерку-кольчугу:
– Не проснулся Меч в годину тяжкую, – ведунья словно прочла мысли Дементьева, – не пришел потому что час Последней Битвы со Злом. Но кровь русская льется не зря – этот час придет. Вы убьете Дракона, но Кощей не успокоится – он пустит в ход колдовские свои чары и опутает души ваши Соблазном, и снова земля наша будет на краю гибели. Но когда весь наш Мир закачается над пропастью, вот тогда и проснется Меч, вспоенный русской кровью. Все я сказала тебе, воин, защитник земли русской, – из того, что мне ведомо, и что тебе знать положено. Иди ко мне – наша ночь еще не кончилась…
Морок растаял с первыми проблесками рассвета. Янтарноглазая ведьма с кошачьими когтями обернулась обыкновенной женщиной, утомленной жаркими ласками, и Павел даже подумал, что все это ему приснилось или привиделось в любовной горячке. Они простились на пороге хаты, и прощание это было горьким – оба
На обратной дороге Дементьев изо всех сил жал на педали – он как чувствовал, что надо спешить. И предчувствия не обманули: в Хотыне царила суета, раздавались команды офицеров, бегали солдаты, урчали прогреваемые моторы машин – артдивизион готовился к передислокации. Павел успел вовремя – Полеводин уже собирался ехать за ним в Баратин.
Все обошлось – Власенко не заметил отсутствия своего начальника штаба, и Павел быстро включился в привычный рабочий ритм. Семенов, правда, заметил, что Дементьев в дивизионе не ночевал, и когда колонна двинулась в путь, пристал с расспросами. Пришлось рассказать – коротко, не вдаваясь в подробности.
– Ох, не доведут тебя бабы до добра, Павел Михайлович, – резюмировал боевой зам, – залетишь ты когда-нибудь, помяни мое слово. Накажут тебя, и поделом. Баба – она отрава есть для мужчины.
– Да ладно тебе, философ, – вяло отмахнулся от него Павел, опустошенный душой и телом.
– Ладно так ладно, – смилостивился Александр. – Все хорошо, что хорошо кончается. Зато есть что вспомнить – сладко небось было, а?
Семенов хохотнул и дружески толкнул Дементьева локтем в бок, но Павел не стал развивать затронутую тему. В другое время и в другой ситуации он, возможно, и поддержал бы фривольный мужской разговор о женщинах, но сейчас ему шутить совсем не хотелось: он чувствовал, что с ним произошло что-то ирреальное, далеко выходящее за рамки простого человеческого понимания. [2]
Глава четырнадцатая
Вспышка памяти
Россия пожертвовала собой ради своих союзников, и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России.
…Колонна тягачей 461-го дивизиона шла по Приднестровью. Убедившись, что Павел не склонен балагурить на амурные темы, Семенов оставил его в покое. А Дементьев смотрел в окно и вдруг вспомнил, что места эти известные, след в истории оставившие: здесь в 1916 году русские войска под командованием генерала Брусилова осуществили свой знаменитый «прорыв» и нанесли Австро-Венгрии такой удар, после которого империя Габсбургов уже не оправилась. Павел смотрел на холмы и перелески, и чудились ему там цепи русской пехоты, идущей в атаку, и вспухали в синем небе белые клочки шрапнельных разрывов. И казалось ему – точь-в-точь как в сорок втором, в донских степях, – что он уже был в этих местах, и
Могилев, 14 апреля 1916 года
Верховный главнокомандующий русской армией Николай II выглядел усталым. Под глазами его обозначились мешки – на последнего русского императора давила непомерная тяжесть: та самая, которая скоро раздавит и его, и всю его империю.
– Как было условлено с нашими союзниками на конференции в Шантильи в декабре прошлого года, – Алексеев, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, сделал паузу, словно подчеркивая весомость этих слов, – мы, верные своему союзническому долгу, будем наступать. Мне видится целесообразным нанести главный удар войсками Западного фронта, где мы имеем двойное превосходство над немцами, а Северному и Юго-Западному фронтам отвести роль вспомогательную.
– Вы правы, Михаил Алексеевич, – генерал Эверт, командующий Западным фронтом, сдвинул брови, – но лишь отчасти. Да, на северо-западе у нас миллион двести тысяч штыков против шестисот тысяч немецких, однако наступление через болота Полесья сопряжено с неимоверными трудностями.
– Прорвать фронт немцев там совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу, – поддержал его, пожевав губами, престарелый генерал Куропаткин, командующий Северным фронтом.
Николай II молчал, рассеянно скользя взглядом по картам, развешанным по стенам штабного вагона, и непонятно было, о чем думает российский самодержец.
«Господи, – раздраженно думал Брусилов, – ну неужели японская война нас ничему не научила? Старик опять завел свою маньчжурскую песню «терпение, терпение, и еще раз терпение!» А терпение – оно ведь не безграничное. В войсках брожение – войну нужно кончать, и кончать победой, иначе… Нет, так нельзя».
– Позвольте мне, – сказал он, глядя на Алексеева, встал и одернул китель. – Я не согласен с тем, что мой Юго-Западный фронт останется в стороне. Я готов наступать самым решительным образом!
– Но позвольте, – в глазах царя промелькнуло удивление, – у вас всего чуть больше полумиллиона солдат против четырехсот сорока тысяч австрийских. И вы собираетесь наступать, имея столь незначительный перевес над неприятелем?
– Не только собираюсь, но и буду, ваше величество, – отрезал Брусилов, – и успешно. А при должной согласованности действий всех фронтов мы имеем возможность одержать в настоящем году окончательную победу. Войска наши находятся в блестящем состоянии и имеют полное право рассчитывать сломить врага и вышвырнуть его вон из наших пределов.
Генералы молчали.
«Однако, – думал Алексеев, – экая у него прыть…»
«Решил стяжать славу? – думал Эверт. – Что ж, братец, попробуй. Говорить-то мы все горазды, а вот как оно получится на деле…».
«Пусть его, – думал Куропаткин. – Лишь бы меня не трогали…».
– Хорошо, Алексей Алексеевич, – бесцветным голосом произнес Николай, – Ставка разрешает вам начать наступление. Будут ли какие возражения?
Возражений не было.
Приднестровье, 21 мая 1916 года
– Вам все ясно, господин поручик?
– Так точно, господин штабс-капитан!
– Тогда с богом, Петр Митрофанович. Завтра от нас с вами будет зависеть, сможет ли наша пехота прорвать австрийские позиции или нет.
Демин козырнул и пошел к ожидавшей его лошади. «Да, – думал он, возвращаясь неспешной трусцой к
