ненасытный, и умер муж мой на самой границе земли русской. Вот так, Паша. Заканчивай свое дровокольство – пора вечерять. Вон уже и товарищи твои идут, видишь?
Ночью, несмотря на усталость, он долго не мог уснуть, вспоминая разговор с Анной. Всякие мысли теснились у него в голове, были среди них и такие: «А ну как она наведет на нас бандеровцев или попросту возьмет и отравит?» Но эти мысли Павел от себя гнал: если бы Анюта замышляла дурное, не стала бы она с ним так откровенничать. Никто ее за язык не тянул, а как она умеет уходить от ответов, Дементьев уже знал.
Павел лежал на спине, и мерещились ему в темноте глаза Анны и янтарные огоньки, горевшие в глубине этих глаз. Наконец, не выдержав, Дементьев привстал на своей постели и прислушался. Все было тихо – сонно дышали его товарищи, спавшие вместе с ним в горнице, тихо было за окнами, тихо было и в комнате Анюты, за притворенной дверью. И тогда он осторожно поднялся и, стараясь ненароком не скрипнуть половицей и не разбудить спящих офицеров, пошел туда, к той двери, за которой спала казачка с колдовскими глазами.
Дверь оказалась незапертой. Она открылась бесшумно, и сразу же за порогом Павел наткнулся на белую фигуру Анны – она стояла за дверью, как будто ждала его и знала, что он придет. Павел обнял ее и прижал к себе, чувствуя, какая она горячая – там, под тонкой тканью ночной рубашки. Анюта ответила на его поцелуй, но руки ее вдруг сделались словно стальными: Павлу показалось, что он навалился грудью на два железнодорожных рельса.
– Плохая сегодня ночь, Паша, – прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь, – не наша. Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду. А сейчас – иди, спи…
И Павел повернулся и тенью скользнул назад в горницу. Дверь за его спиной тихо затворилась, а он дошел до своей постели, лег и уснул – мгновенно, как провалился.
Утро принесло с собой неожиданность: дивизиону пришел приказ перебазироваться в соседнее село Хотын, километрах в пяти от Баратина. На вопрос Павла, в чем дело, Власенко только пожал плечами:
– Не знаю. Может, куда дальше двинемся, а может, из-за бандеровцев. Нехорошее это село, Баратин, – у них тут чуть ли не все мужское население в лесах прячется. Глядишь, еще перережут нас ночью, как курят, вот начальство и опасается.
Бандеровцы окрест действительно пошаливали: то автомашину угонят, то зарежут солдата или офицера, то оружие украдут. Не раз и не два по приказу Липатенкова пушкари прочесывали округу, и всякий раз вылавливали крепких мужичков, маскировавшихся под стариков и старух и прятавших под свитками и юбками «шмайссеры». Как бы то ни было, дивизион снялся с насиженного места и перебрался в Хотын. Сколько он будет здесь стоять, никто не знал, но у Дементьева не шли из головы слова Анны: «Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду». И ближе к вечеру, когда стало ясно, что до утра нового марша не будет, он решился и стал обдумывать, как ему тайком попасть в Баратин.
Идти пешком – далековато, а ехать на машине нельзя: во-первых, отсутствие машины в дивизионе сразу же заметят, а во-вторых – на шум мотора в ночи наверняка слетятся не самые приятные люди. Оставался велосипед: тихо и быстро, каких-нибудь двадцать минут.
Приняв решение, Павел вызвал ординарца и провел с ним краткий инструктаж, закончив его словами:
– Если что, утром бери машину и гони в Баратин – сам знаешь куда. А пока – молчок, никому ни слова, понял?
– Так точно, – уныло отозвался Василий, наблюдая, как Дементьев распихивает по карманам запасные обоймы для «ТТ» и пару гранат-лимонок. – А только не ездили бы вы туда, товарищ капитан. Или возьмите с собой хотя бы пару автоматчиков…
– Может, мне еще и пушку с собой прихватить с полным расчетом? – иронически осведомился Дементьев. – Чтоб, значит, под окнами до утра постояла, на страже?
Полеводин вздохнул, но все-таки не удержался и сказал, понизив голос:
– Да вы не бандеровцев бойтесь, а бабы этой, Анюты. Ведьма она, это я вам точно говорю. Выцедит она из вас всю кровь по капле, а потом…
– Не мели ерунды! – сердито оборвал его Павел. – Все, я поехал.
…Он мчался по темной дороге, прислушиваясь к ночным шорохам и вглядываясь в кусты на склонах невысоких холмов. Сердце его билось учащенно, но Павел знал, что на пути к этой женщине с карими глазами его не остановит даже глубоко эшелонированная вражеская оборона: капитан готов был прорвать ее в одиночку, без поддержки танков, тяжелой артиллерии и авиации.
Боги хранят влюбленных и сумасшедших – до Баратина Павел добрался без всяких приключений и тихо постучал в окно знакомого дома на окраине села. Занавеска откинулась, за ней мелькнуло лицо Анны, и через несколько мгновений распахнулась дверь.
– Пришел, – жарко выдохнул Анюта, обнимая его на пороге, – не побоялся. Знать, не ошиблась я в тебе, воин…
…Такого Павел не испытывал никогда: он и не знал, что блаженство может быть таким выматывающим. Он умирал и вновь рождался, летел сквозь ночь и падал в пропасть, горел в огне и вновь воскресал, чтобы жадно пить пьянящее любовное зелье. Павел был неутомим, Анна – ненасытна, и когда наконец они оба обессилели, Дементьеву показалось, что прошла целая вечность, или что по крайней мере вот-вот наступит утро и взойдет солнце. К его удивлению, за окнами было темно, и ходики на стене только-только пробили полночь. «Колдовство, не иначе, – расслабленно думал Павел, припоминая предостережение Василия. – Ну и пусть…»
– Хорошо, воин, – прошелестела Анюта, гибко, по-змеиному приникая к его груди. – Род твой древний, и кровь твоя драгоценная – выпала мне счастье-удача…
«Выцедит она из вас всю кровь по капле…» – прозвучало в сознании Дементьева.
– Странно ты говоришь, Анюта, – отозвался он, еле шевеля губами, – словно ведьма-колдунья какая…
– А я и есть ведьма-ведунья, – легко согласилась женщина. – Дар у меня такой, в роду моем он по женской линии передается. А ведунья – это не злая сила, это слово от «ведать» происходит, знать то есть. Во все века цари да князья-бояре боялись знания: народом глупым легко править – щелкнул кнутом, поманил пряником, и пошло стадо за пастухом, не думая и вопросами разными не мучаясь. Вот поэтому и боялись власть имущие ведунов да ведуний, жгли их на кострах и в прорубях топили. А ты не бойся – кровь я твою не выпью и плоть не иссушу. Наоборот – сохраню я семя твое, и прорастет оно, – Анна прижалась щекой к груди Павла, покрывая его пологом густых своих черных волос. – И праправнуки твои выйдут на бой со Зверем, и одолеют его…
– С каким Зверем? – лежа на спине, Павел с усилием поднял голову, вглядываясь в глаза ведуньи, горевшие желтым кошачьим огнем. «Как есть ведьма…» – подумал он, однако не испытал при этом никакого страха.
– С хозяином того Дракона, с которым вы сейчас бьетесь, – с Кощеем Бессмертным.
– С каким еще Кощеем? Сказки это, Анюта.
– С тем, который над златом чахнет. Сказка – ложь, свет мой Пашенька, да в ней намек. Пришел к нам Кощей этот во времена незапамятные и начал Мир наш под себя подбирать. И преуспел Кощей Бессмертный в деле своем неправедном, но никак не может он осилить силу русскую, оттого и ярится-бесится. И взрастил-выкормил он Дракона злого, ненасытного, и напустил на Русь этого Зверя. И началась война страшная, и потекла рекой кровь русская. Но одолеете вы, воины, Дракона лютого, и сломаете ему спину, и отрубите голову, и пировать будете в логове его смрадном – и года не пройдет. И жив ты будешь, и жить будешь долго, и увидишь многое – такое, во что ты сейчас и поверить не можешь. – Она ласково провела кончиками пальцев по щеке Павла, и ему вдруг показалось, что на тонких и прохладных ее пальцах не ногти, а острые кошачьи когти.
– Дорогая победа получается, – сказал Павел, отчетливо сознавая всю нереальность происходящего, но поневоле подчиняясь колдовской музыке странной Анютиной речи, – цена уж больно высокая. Очень уж много людей поел этот Змей твой Горыныч, чуть ли не всю нашу землю обезлюдил. Видел я, сколько русских людей пало и в землю эту легло.
– Много, – Анна горестно вздохнула. – Да только нельзя иначе: грех свой искупает народ русский.
