«Чем я от них отличаюсь? Чего мне недостает? Везения, — решил Нельсон, ерзая на шатком насесте, — везения и способности здраво оценить свое место в научном мире. Они не пытались прыгнуть выше головы и теперь катаются как сыр в масле. Я сам виноват, не надо было разевать рот на Мидвест. Это все самомнение».
Наверху что-то снова глухо лязгнуло. Нельсон поднял глаза. Он часто слышал здесь странные звуки, особенно сверху. Разумеется, там никого нет. Никто не мог пройти через запертую дверь в Собрание Пул, единственный ключ у Нельсона в кармане. Тем не менее он на миг застыл, отвлеченный от самобичевания легендой о призраке. Легенду эту рассказывали каждому первокурснику, каждому молодому преподавателю. «Вы еще не слышали о призраке Торнфильдской библиотеки?» По коже побежали мурашки, сердце забилось чаще. Нельсон напомнил себе, что всякий раз слышал эту историю в новой интерпретации. Однако кто окликнул его на площади? Все три раза один человек? Если нет, с какой стати трое, все в капюшоне и маске черта, называли его фамилию? Почему этот человек или люди выбрали именно его? Безликое серебряное лицо ему явно померещилось, но кто-то явно произнес перед тем, как он лишился сознания: Чем могу служить, профессор Гумбольдт?»
Нельсон резко встал; книги, на которых он сидел, посыпались на пол. «Бред какой-то. Это все башня и рассказы о призраке так на меня подействовали. Просто кто-то разыграл меня на Хэллоуин, вероятно, студент, какой-нибудь богатый сопляк, недовольный своей оценкой. Остальное — безликое лицо, тринадцатый удар — галлюцинации от потери крови. — Нельсон двумя руками сжал книги, так что получилась как бы одна: „Три пагубы мужчины и женщины“. — Никто не обидится, если я унесу их домой, им все равно дорога на свалку. — Он осторожно двинулся между тесными стеллажами. — И все-таки что-то случилось с моим пальцем после того, как его пришили. Что-то странное произошло между мной и администраторшей, а перед тем — с мужчиной в кино. Может, призрак передал мне какое-то особое свойство, и оно проявляется через палец?»
— Мистика какая-то! — вслух произнес Нельсон, пробираясь через баррикады ненужных книг. Да нет, мистика здесь ни при чем, просто настало время натянуть решимость, как струну. Маленькая победа над администраторшей доказывает, что ему это по силам. Если призраку угодно вечно длить свое отчаяние, вновь и вновь бросаясь с башни на площадь, то и на здоровье. Связано это с пальцем или не связано, сегодня он впервые за долгое время вновь испытал гордость. Наконец-то он что-то сделал для жены и малышек, вместо того чтобы просто тащить их за собой вниз. Он умный, работящий, привлекательный. Что ж, была черная полоса, а теперь счастье вновь улыбнулось. Если ему угодно считать палец метафорой своего везения, то почему бы нет. Главное, проявить себя, показать факультету, на что он способен. Жена права: никто о нем не позаботится, нужно всего добиваться самому. Пользоваться случаем. Ковать железо, пока горячо.
Он расправил плечи и шагнул вперед.
Что-то зашуршало в дальнем конце комнаты. Нельсон замер. Колени у него ослабели, волосы на загривке не встали дыбом. Быстро прошелестели шаги, и на фоне окна мелькнула — или показалось, что мелькнула — черная тень. Она скользнула к лестнице. Нельсон хотел крикнуть: «Эй!», но слова застряли в горле. Палец заболел с новой силой. Пусть в Торнфильдской библиотеке нет никакого призрака, пусть его новообретенная власть над людьми — чистейшая выдумка, что за беда, если он попробует действовать так, будто это правда? Что, если простое касание принесет ему все, что он ни пожелает? Сколько всего хорошего можно сделать для семьи, для факультета!… Нельсону припомнились комиксы его детства — Человек-паук и Джонни Шторм использовали свои чудесные способности исключительно на благо. «От кого убудет, если я попробую?»
Он выглянул из-за стеллажа. Фигура — если она вообще была — исчезла. Нельсон вздохнул, набрал в грудь воздуха, тряхнул книгами и двинулся к лестнице.
— Я тебе покажу, — шепнул он призраку. —
В кабинете Нельсон увидел, что Вита уже пришла — на спинке стула висела ее куртка, возле стола притулилась сумка. Однако самой ее нигде не было видно. Нельсон положил Хогга на стол, запер кабинет и пошел к лифту. Когда кабина устремилась вниз, пришитый палец задергало. «А что, если я попробую вернуть себе работу? Господи, — думал он, нянча больную руку здоровой, — что я теряю?»
В Харбор-холле было девять этажей, но всего восемь из них наземные. В пятидесятых годах под зданием оборудовали бомбоубежище на случай атомной войны, без окон, с шестнадцатидюймовыми железобетонными степами. Кабина ухнула под землю и остановилась так резко, что у Нельсона чуть не подогнулись колени. Двери, лязгая, расползлись. Шлюз, закрывавшийся когда-то массивными стальными дверями, был залит неестественным дневным светом. Нельсон медлил в лифте, придерживая автоматические двери здоровой рукой.
Над дверным проемом кто-то написал светящимся фломастером девиз. Его забелили, но надпись проступила сквозь краску, еще более мрачная и зловещая. ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, гласила она, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. Это были врата в бомбоубежище. Здесь преподавали литературную композицию.
Нельсон вышел. Двери с шипением закрылись, и кабина усвистела вверх. Он прошел сквозь стальную дверную раму в огромное белое помещение, разделенное пластмассовыми перегородками. Несмолкающее гудение вентиляторов и люминесцентных ламп придавало этой огромной комнате сходство со швейным цехом. Сквозь гудение слышался немолчный бубнеж одиноких тридцати— и сорокалетних женщин; их кабинки располагались одна за другой, как швейные машинки в цеху. Нельсон пошел по проходу; он уже вспотел. Всякий раз он надеялся пройти незамеченным, и всякий раз тщетно. В каждой кабинке сидела женщина в костюме из магазина готового платья, втолковывая осовевшему студенту грамматическое правило или принцип изложения мысли, и каждая из них поднимала на Нельсона запавшие, обреченные глаза. Лишь немногие из здешних преподавателей чего-то ждали от будущего: подрабатывающие профессорские жены, недавние выпускники, начинающие литераторы. Однако в основном здесь трудились разведенные женщины с детьми и старые девы с кошками. Их спаяли горький конвейерный коллективизм и привычка интеллектуально зубоскалить по всякому поводу — побочный эффект чрезмерной начитанности. Это была самая презираемая часть факультета, морлоки для элоев с восьмого этажа. Если в бюджете открывалась течь, они первыми шли ко дну. В терминологии Валлерстайна [53] они были бедной колониальной окраиной, поставляющей богатому центру (факультету) переработанное сырье (первокурсников), дабы профессура, не утруждаясь черной работой, свободно занималась феминистской теорией и постколониальной литературой.
Нельсон выделялся среди них, как стивенсоновский белый бродяга на островах Тихого океана. Он тоже преподавал литературную композицию, но он был не их, пришлый, — не потому что мужчина, а потому что неудачник. Как все угнетенные народы, женщины из программы литературной композиции презирали колонизаторов, опустившихся до уровня туземцев, даже больше, чем колонизаторов вообще. Взгляды, которые бросали в Нельсона, были остры, как копья.
Перед учебной частью Нельсон набрал в грудь воздуха и, расправив плечи, прошел мимо тусклой кофеварки и древнего ручного ротапринта. За дверью в крошечной каморке помещалась Линда Прозерпина, заведующая программой литературной композиции, субтильная, до срока поседевшая женщина с огромными глазами и кожей бледной, как лунный свет. Она сидела перед заваленным бумагами столом — одна рука подпирает лоб, в другой сигарета — и просматривала ведомости с оценками, которые преподавателям выставляют студенты. Во взгляде, устремленном на компьютерные распечатки, читалась такая тоска, будто все в этой и прошлой жизни видено не одну тысячу раз. Не глядя, Линда стряхнула пепел в полную бычков пепельницу. Курить в здании университета строжайше запрещалось/но здесь, где день не отличался от ночи, заведующая программой литкомпозиции могла делать, что ей угодно.
— Линда! — с чувством воскликнул Нельсон. — Можно вас на минуточку?
Очень медленно Линда подняла холодные, блеклые глаза.
— Нельсон, — неторопливо ответила она. — Я слышала, вы нас покидаете.
Это был вежливый эвфемизм для «вас выперли». Даже здесь, в Подземном царстве, блюли условности. Нельсон мутился, однако продолжал улыбаться.
— Нам понадобится ваша кабинка, — продолжала Линдa. — Как вы думаете, когда вы сможете ее освободить?
Палец у Нельсона горел. Условности условностями, но никаких иллюзий.
