— Не беспокойтесь, — промолвил Вейссман, улыбаясь, — я не буду тратить слова на очевидное: какое отношение лесбийский фаллос, если такой и существует, имеет к Дориану Грею, не говоря уже о бедном старичке Оскаре Уайльде, да будет земля ему пухом. Вероятно, вы удивитесь, но у меня
Снова гудение. Пенелопа О взглянула на Акулло, словно умоляя его что-нибудь предпринять, однако декан по-прежнему смотрел только на Виту.
— Дорогая моя, — Вейссман повернулся к Вите, — вы позволите мне так к вам обращаться?… — Вита что-то промямлила, и Вейссман улыбнулся. — Я вовсе не настолько темен и отстал, как вы, вероятно, считаете. В том, что касается теории, я не настолько «девственен». — Передразнивая Виту, он изобразил в воздухе кавычки. — Напротив, я вполне схватил суть вашего изложения, проследил, все, так сказать, туда- сюда-обратно…
Он едва сдерживал смех. За его спиной Пропащие Мальчишки смотрели в потолок. Вита залилась краской.
Пенелопа О снова выразительно посмотрела на Акулло. Эльзас что-то шептала Кралевичу, то и дело притрагиваясь кончиком языка к его уху. Стивен Майкл Стивенс широко зевал. Лайонел убийственно смотрел на Вейссмана, сжимая ручку в кулаке, словно стилет. Вита старательно сохраняла выражение живой заинтересованности; она вся сжалась, будто в ожидании удара.
Вейссман облизнул палец и принялся листать Витину статью.
— Коль скоро, — сказал он, — вы считаете доказанным, что тендер — своего рода притворство, если само «материальное», под которым, как я понял, вы разумеете наше физическое бытие, — своего рода лингвистическая конструкция…
Кралевич перевел взгляд на Вейссмана и глухо зарычал. Даже профессор Викторинис вздохнула и закрыла глаза.
— Мой вопрос таков, — громко объявил Вейссман, энергично рассекая воздух кавычками. — Если все «сконструировано», если нет ничего «сущностного» в «гендере» и вообще наших физических «телах», то кто вправе сказать, что одна «конструкция» лучше другой?
Вдоль стола прокатился безмолвный стон.
— Неужели это надо устраивать каждый раз, Морт? — спросила профессор Викторинис.
— Господи, Морт, — вскричала Пенелопа О, — именно такие идиотские вопросы задают мои первокурсники!
— Я что-то не въезжаю, — сказал Куган, — мы по-прежнему говорим про пиписьки?
— Возможно, — настаивал Вейссман, перекрывая голосом шум, — если бы мы позволили докладчику просто ответить на вопрос…
Нельсон, единственный из собравшихся, следил за Витиным выражением. Она крутила головой из стороны в сторону, надеясь, что ей дадут вставить слово. Профессор Викторинис, перегнувшись через угол стола, о чем-то оживленно беседовала с деканом Акулло. Эльзас гладила Кралевича по ноге; тот сердито пыхтел, раздувая ноздри. Стивен Майкл Стивенс подпер голову руками, силясь не заснуть. Лайонел писал с таким остервенением, что до Нельсона доносился скрип его ручки. Пропащие Мальчишки взглядами указывали друг другу на дверь.
— У меня вопрос, — объявила Пенелопа, — гораздо больше по существу.
— Мне казалось, профессор О, — перебил Вейссман, — что сейчас спрашиваю я.
— Как насчет jouissance[65]? — спросила Пенелопа, не обращая на него внимания. Она подалась вперед и одарила Биту сестринской улыбкой. — Мне показалось, вы не вполне ясно трактуете его бесконечное вытеснение как языка.
Наступила тишина, все взоры устремились на Биту. Та, испуганная всеобщим вниманием, открыла рот, чтобы начать.
— Хороший вопрос, — сказал декан. Они с профессором Викторинис снова откинулись в креслах. — Ведь правда, Морт?
Вейссман побагровел, но кивнул. Пенелопа снова улыбнулась Вите и спросила с нажимом:
— Так что насчет jouissance, Вита?
Вита открыла и закрыла рот. Палец у Нельсона горел. Ситуация, как никогда, взывала к его интеллектуальным чаяниям — стать мостом между вейссманами и витами новой культуры. Он нес в себе проклятие либералов — умение видеть обе стороны в любом споре, и хотел бы выступить миротворцем, Джесси Джексоном[66] конференц-зала, склонить противников хотя бы к рукопожатию.
— Ну, jouissance для меня проблематично, — пробормотала Вита. — Я пытаюсь справиться с jouissance…
— Ха! — громко сказал Кралевич, так что все вздрогнули. Он резко выпрямился, глаза у него закатились. Эльзас понимающе улыбнулась и сняла руку с его колен.
— Покуда вы справлялись с jouissance, — сказала она, — другие ему предавались.
— Если позволите, вернемся к моему вопросу, — сказал Вейссман.
В разных концах стола шли сразу несколько разговоров. Нельсон чувствовал, что страсти закипают; вот-вот полетят стулья или по крайней мере куски еды. Палец горел от желания призвать коллег к порядку; он взглянул на Акулло, неприятно удивленный тем, что декан выпустил ситуацию из-под контроля. В конце концов это тот самый человек, чье высказывание привел «Журнал Нью-Йорк таймс» (в статье, озаглавленной «Антони Акулло простудился»): «Нет ничего лучше, чем взять факультет и подчинить его своей воле». Сейчас он сидел, скрестив ноги и опершись руками на резные подлокотники; только увидев его глаза и улыбку, Нельсон осознал, что декану
Вита обрела голос.
— Утверждаете ли вы, что реальность ли-ли-лингвис-тически редуктивна? — выговорила она, заикаясь. — Не может ли быть, что вы не отличаете дискурсивную практику от слежавшегося продукта ма- ма-материальности?
— «Мы созданы из вещества того же, что наши сны»[68], — лукаво сказал Вейссман. — Я правильно понял, дорогая?
— Да! — выдохнула Вита, потом заморгала: — Нет! Я имела в виду, что…
— Антони! — громко сказала Пенелопа. — Разве не видите, что делает Мортон? Здесь происходит насилие…
— Насилие? — переспросил Вейссман. — Уж не посредством ли лесбийского фаллоса?
— Черт! — Пенелопа всем телом развернулась к Вейссману. — Что у вас за проблемы, любезный? Zeitgeist[69] прошел мимо вас?
— Ох-хо! — вскричал Вейссман, и внезапно все заговорили разом: Пенелопа, Вейссман, Викторинис, Эльзас — все, кроме Виты, которая побелела, как полотно, и Стивена Майкла Стивенса, спокойно спящего в кресле. Лайонел Гроссмауль подался вперед, словно вздыбившийся бык на цепи; он с такой силой сжал подлокотники, что, казалось, сейчас их оторвет.
— Ладно, ладно. — Акулло величаво поднял руку. — Кончай базар.
Внезапно Куган с размаху хлопнул ладонью об стол.
— Херня! — крикнул он так, что все вздрогнули и замолчали. — Херня! — повторил он, потом, шатаясь, встал и обвел комнату взглядом — крупный, в узких джинсах, джинсовой рубашке и кожаной куртке, haut couture[70] для поэтов. — Мы факультет английского языка, ядрена вошь, или кто? — взревел Куган. — Так к чему вся эта хренотень про болты и с какого бока тут литература?!
Он зашатался из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки. Миранда, сидевшая рядом с ним, отбросила набок черную гриву и с опаской глядела на расходившегося поэта; по другую сторону Канадская Писательница держала его за локоть и что-то успокаивающе ворковала. Стивен Майкл Стивенс проснулся от шума и обратил на собравшихся ясный взгляд лейтенанта Лоуренса, обозревающего турецкие укрепления в Акабе.
— Да сядьте вы, болван, — сказала Пенелопа с противоположной стороны стола.
— Послушай, ты, глупая корова, — Куган отодвинулся от писательницы и ткнул пальцем в Пенелопу, —
