но с тех пор протечка увеличилась, и темная клякса распространилась от Стратфорда-на-Эвоне до Грасмира Вордсворта на юге и Уэссекса Гарди на севере.
Нельсон ребром ладони заклеил конверт и положил его в стопку. Пальцы задержались на буром пакете; Нельсон взял его перевязанной рукой, разорвал зубами и заглянул внутрь, потом вытряхнул содержимое на стол. Из «Женского органа», журнала феминистской теории, вернули его последнюю статью.
Диссертация о Конраде никого из издателей не заинтересовала. Вердикт гласил, что Конрад почти так же одиозен, как Киплинг, поэтому Нельсон, в поисках собственной научной ниши, вернулся к первоначальной теме диссертации — Эттрикскому Пастуху, шотландскому писателю Джеймсу Хоггу. Он постарался найти Хоггу более современное применение и разобрал его «Исповедь оправданного грешника» различными методами — вдруг какой подойдет. Как назло, подошли все, а это означало, что ни один не годится. Первая радость от того, что «Исповедь» поддается психоаналитическому прочтению, сменилась отчаянием при открытии, что она с таким же успехом поддается историологическому истолкованию, постколониальному истолкованию, гей/лесбийскому истолкованию и так до бесконечности. И вот, поскольку печататься было необходимо, Нельсон кропал статью за статьей, так что собралась целая книга из неопубликованных взаимоисключающих глав, каждая из которых с равной убедительностью доказывала, что Хогг был девственником и распутником, женоненавистником и предвестником феминизма, империалистом и постколониалистом, гегемонистом и диссидентом, гетеро-, би— и гомосексуалистом. Текст «Записок» представлял теперь собой выжженную землю, по которой прошли несколько враждующих армий. Рассыпающаяся книга в оранжевой бумажной обложке утратила всякий смысл; слова скакали у Нельсона перед глазами, непонятные, как клинопись.
Последняя отвергнутая статья называлась «Трансгендерный кальвинист: Джеймс Хогг в Батлерианской перспективе»; в голубоватом свете настольной лампы Нельсон перелистал страницы и заметил, что кусочек лейкопластыря, которым он незаметно склеил листы ближе к середине, так и не отлеплен. В отказе сообщалось, что журнал печатает статьи, написанные женщинами о женщинах, женщинами о мужчинах, транссексуалами о чем заблагорассудится, иногда, очень редко, мужчинами о женщинах, но никогда — мужчинами о мужчинах. Подписано было: «С сестринским приветом редколлегия „Женского органа“.
За спиной ожила топка, на экране компьютера заплясали желтоватые отблески. Горячий воздух поднимался на два этажа вверх, в детскую, где сестрички спали, отбросив одеяльца с телепузиками. Нельсон сунул конверт в дребезжащий ящик, полный отвергнутыми статьями. Из принтера выползло письмо, в котором Нельсон просил рассмотреть его кандидатуру на замещение вакантной должности преподавателя технической литературы в колледже города Ламор, штат Техас, — двести долларов за группу, никаких социальных выплат. Нельсон кое-как подписал письмо и вложил в конверт. Профессор Викторинис уволила его в конце октября, когда все хорошие вакансии уже закрыты. Остались места в Алабамо и Айдахо, в безвестных университетах, приходских школах и технических училищах. Довольно внушать себе, что Джеймс Хогг — писатель для всех, независимо от пола, расы и сексуальной ориентации. Если он не получит даже этой жалкой работы, ему придется клепать семестровые задания или натаскивать богатых юнцов по шесть долларов за час. Думая о детях наверху, Нельсон рисовал себе все более мрачные перспективы: он лепит гамбургеры, моет туалеты, заправляет машины…
Топка выключилась. Дрожащие отблески на мониторе погасли. Пятно на карте неумолимо расползалось, подбираясь к литературному Лондону, грозя затопить Бишоп-сгейт, Камден-таун и Блумсбери.
Утром в понедельник, все еще смурной от таблеток, с мучительной болью в пальце, Нельсон в оранжевой парке выступил в предрассветный сумрак, неся с собой полный портфель проверенных сочинений и заявок на работу. В темноте Нельсон осторожно переступил через полуметровые аллювиальные наносы детских велосипедов и автомобильчиков. Автобус был битком набит иностранными студентами: инженер-индиец, биохимик-израильтянин, рентгенолог-тайванец терлись плечами в прямоугольной коробке света, ползущей через серое ноябрьское утро, вдоль озера, к университетскому городку.
Нельсон сошел в начале Мичиган-авеню, неловко зажимая портфель под мышкой. Гасли фонари. Нельсон брел по пустой улице мимо темных витрин: магазины открывались гораздо позже. Он миновал книжный с университетскими сборниками на металлических стеллажах, ларек, где торговали презервативами, леденцами и уцененными компакт-дисками, кафетерий гастронома с перевернутыми на столы стульями. «Пандемониум», модное кафе, где студенты за круглыми столиками читали Пруста или Фуко, открывалось в девять. В такую рань работала только забегаловка, где кофе подавали в бумажных стаканчиках.
Нельсон знал, что одной рукой со стаканчиком не управится, поэтому влился в поток людей, направляющихся к университету: в этот час его составляли только секретарши в брючных костюмах да техники в джинсах. Нельсон был начеку: здесь обычно ошивался верзила-бомж, которого он называл Фу Манчу из-за длинных рыжих усов, свисавших до щетинистого подбородка. Как помоечный пес, бомж чувствовал страх Нельсона и цеплялся к нему почти каждый раз. Иногда Нельсон думал, что бродягу привлекает оранжевая парка, но денег на новое пальто все равно не было. Сейчас он был почти уверен, что проскочил, однако тут из-за канцтоваров выступил Фу Манчу и, скрестив лапищи на груди, животом преградил дорогу. Сегодня с утра он повязал сальные рыжие волосы платком в виде американского флага, отчего стал похож на опустившегося борца за права животных.
— Помогите бездомному, сэр! — Фу Манчу злобно зыркнул на Нельсона.
Нельсон замычал и попробовал обойти попрошайку, но зловредный бомж не отставал.
— Эй, паскуда! Ты ничем не лучше других!
По крайней мере в этом вопросе Фу Манчу был полностью солидарен с Викторией Викторинис. Пришитый палец заболел сильнее, Нельсон сморщился и ускорил шаг. Доктор сказал, что чувствительность не восстановится, тем не менее палец определенно жгло. О чем бы таком подумать, чтобы отвлечься? Часовая башня Торнфильдской библиотеки вздымалась над голыми сучьями, и Нельсон попытался вспомнить, что слышал о призраке. Вроде бы кто-то бросился с башни… у первокурсников это была обманутая девушка, у дипломников — студент, не сдавший зачеты, у молодых преподавателей — лектор, которого так и не взяли на постоянную должность. Нельсону самому несколько раз чудился за декоративными зубцами черный силуэт. Впрочем, сегодня на башне никого не было, стрелки подрагивали около восьми.
Вот и высокая прямоугольная коробка Харбор-холла. На всех этажах, кроме восьмого, узкие длинные коридоры были облицованы серым глазурованным кирпичом и застелены линолеумом; плохо освещенные, они даже в ясные дни производили впечатление университетской бойлерной. На третьем этаже, сразу у лифта, Нельсон, примостив на колене портфель, одной рукой затолкал письма в почтовый ящик и услышал, как они провалились вниз. У двери своего кабинета он зажал портфель под мышкой, кое-как отпер замок и щелкнул выключателем — комнату залил неестественный дневной свет. Пристроившись на краешке стула, Нельсон левой рукой вытащил из портфеля студенческие работы.
Направляясь в толпе студентов к соседнему учебному корпусу, он держал больную руку у груди и думал, что скажет группе о несчастном случае. Надо войти с улыбкой, выждать секунду, чтобы заметили бинты, подмигнуть и сказать: «Я порезался, когда брился». Однако из тридцати студентов четырнадцать отсутствовали, а шестнадцать лежали головами на партах, опухшие и с красными глазами после бурных выходных. Не явились четверка студентов, готовивших выступления на тему «Момент озарения в моей жизни», и Нельсон несколько минут одной рукой перелистывал методичку, ища не самое скучное задание. Литературной композиции учили теперь совсем не так, как самого Нельсона; это была на треть учеба, на две трети — психологический практикум. В литературных отрывках студентам следовало черпать материал для развития собственной личности, даже если отрывки эти никак не соотносились с жизнью молодых состоятельных американцев. Кроме того, приветствовалось свободное выражение мыслей, без оглядки на возможные противоречия, а Нельсону строжайше запрещалось править сочинения красной ручкой, дабы не породить комплексов.
Наконец он попросил их прочесть в хрестоматии стихотворение Рендалла Джаррела «Смерть канонира» и выполнить сопутствующее упражнение: «Что бы вы чувствовали на месте канонира?». Нельсон разбил студентов на две группы для обсуждения этого маловероятного сценария, а сам стиснул зубы, превозмогая боль в пальце.
На перемене он постоял у торгового автомата в переходе между двумя зданиями, просчитывая, может ли позволить себе банку кока-колы, но сообразил, что все равно не сумеет левой рукой вынуть из правого кармана мелочь, поэтому вернулся в кабинет, откинулся на сером скрипящем стуле, забросил длинные ноги
