Сыграло тут роль и общение со старым Фу Чангом. Беседы с ним были большой отдушиной для Ника, тосковавшего по родной речи. Старик владел английским довольно-таки сносно, хотя частенько путался в грамматике и немилосердно коверкал слова. На расспросы Ника об источнике таких познаний отвечал уклончиво: «Жизнь долгая…» Однажды, впрочем, скупо пояснил: «Корабль, море, торговля. Очень давно». И добавил что-то по-французски. И еще из разговоров с Фу Чангом Ник понял, что старик не больно-то жалует режим Хо Ши Мина, — впрочем, на эту тему его собеседник предпочитал не распространяться. Не захотел Фу Чанг объяснять и того, почему Ника оставили в этой деревне вместо того, чтобы отправить в лагерь для военнопленных. Нику оставалось только предположить, что захватившей его разведгруппе или диверсионному отряду он был попросту обузой, тем более что из допроса стало ясно: рядовой американской армии Паркер никакой ценности как «язык» не представляет.
«А что, если я попытаюсь убежать?» — спросил как-то Ник у Фу Чанга. «Разве ты хочешь бежать?» — вопросом на вопрос ответил старик — и Нику оставалось только молча с ним согласиться.
Действительно, мыслей о побеге у него не возникало. И не только потому, что такая попытка заведомо была обречена на неудачу. Здесь, в тихой глухой деревеньке, Ник чувствовал себя на удивление покойно, безмятежно, и даже то страшное несчастье, которое его постигло, воспринималось не столь остро, как могло бы. И благодарить за это нужно было прежде всего заботливую и смешливую Ли Тхау…
Ник часто пытался представить себе ее лицо. Наверное, она очень красиво улыбается. А когда смеется — возле уголков глаз собираются мелкие задорные лучики. Для него, представителя белой расы, все вьетнамки прежде были на одно лицо — как, впрочем, и японки с китаянками. Но теперь-то Ник твердо знал, что это не так и что Ли Тхау — наверняка очень красива. Красива и нежна.
Нежна — и настал день, когда ее пылкую нежность Нику довелось ощутить в полной мере…
Было около полудня, судя по накалу зноя. Утомленные прогулкой Ник и Ли Тхау присели в тени деревьев. Молчали джунгли, словно бы их сморила душная жара. Молчала Ли Тхау, обычно такая разговорчивая.
— Вот ведь жарюга сегодня, — сказал Ник.
Он уже привык говорить с Ли Тхау так, словно бы та полностью понимала его.
В другой раз она непременно что-нибудь ответила бы на своем певучем птичьем языке, — но она молчала. И почему-то Нику казалось, что девушка внимательно смотрит на него.
Он откинулся назад, разлегшись в густой траве.
— Почему ты молчишь? Ответом ему снова было молчание.
И вдруг по лицу Ника скользнула невесомая тень, и нежные тонкие пальцы прикоснулись к его щеке.
— Ты что, Ли Тхау?
Ее пальцы пробежали по бровям, погладили лоб. Повинуясь безотчетному импульсу, Ник протянул руку к лицу девушки. Плоские широкие скулы, щекочущие ресницы, круто уходящий к вискам разрез глаз… Так вот она какая, эта малышка Ли Тхау.
— Ньик, Ньик, — услышал он тихий шепот, похожий на шелест травинок.
— Ли, милая Ли, — отозвался Ник.
И тут он почувствовал на своих губах ее теплое дыхание, — казалось, оно окутывало его лицо целиком, словно пушистое облако.
— Ньик…
Их губы плотно слились в длинном тягучем поцелуе. У Ника закружилась голова, и в этом сладком водовороте мелькнула насмешливая мысль: для того, чтобы острее ощущать нежность поцелуя, ему теперь нет необходимости закрывать глаза…
— Ньик… Ньик…
Ли Тхау вновь и вновь повторяла его имя, твердила что-то ласковое, а ее губы между тем скользили вдоль шеи Ника, по его полуобнаженной груди.
— Ах ты, моя девочка, ах ты, моя прелесть… — бормотал Ник, ощущая себя словно неопытный мальчишка, впервые удостоенный женской ласки.
Пальчики Ли Тхау между тем полностью расстегнули его форменную рубаху, осторожно и решительно взялись за пояс брюк.
— Что же ты делаешь, крошка, что же ты делаешь, сумасшедшая…
Ник хотел было отстранить девушку, но она была на удивление настойчива, и через мгновение он ощутил ее упругие губы на том оружии, которое имеется в распоряжении солдат всех армий мира, — и оно мгновенно оказалось на боевом взводе. Ли Тхау застонала от восхищения — и едва ли не целиком заглотила лакомую добычу.
Боже мой, думал Ник, Боже мой: ни одна из бойких американских девчонок, которых он знал до армии, никогда не отваживалась на такое откровенное действие, а эта тихоня из глухой вьетнамской деревушки, наивное дитя джунглей, идет на смелую ласку как на что-то само собою разумеющееся. И надо же: нужно было оказаться на другом земном полушарии, попасть в жуткую переделку, лишиться зрения — и все для того, чтобы в результате удостоиться минета…
Ли Тхау увлеченно работала язычком, и Ник чувствовал, что его боеголовка готова разразиться мощным взрывом, а ему безумно хотелось продлить неведомое дотоле блаженство.
— Подожди, Ли Тхау, пожалуйста, подожди…
Он беспорядочно шарил руками по ее телу, от тугих грудок до узких горячих бедер, ощущая, как страстно изгибается стан Ли Тхау, чутко реагируя на его прикосновения. Весь дрожа от нетерпения, Ник лихорадочно стягивал с девушки холщовые штаны и рубаху — и вот уже пылающая обнаженная плоть вольно затрепетала, освобожденная от никчемной обузы одежд. Он не мог видеть цвета ее кожи — и в воображении ему мерещилось нечто ярко-алое с перламутровым отливом, подобное диковинной тропической рыбке. Ник не помнил уже, где верх и где низ, мироздание причудливо закувыркалось в его сознании, и он успел только услышать, как воспаленный жезл со смачным чмоканьем выскочил из нежного плена для того, чтобы резко погрузиться в иные блаженные пределы, и грянул оглушительный гром, и хлынули мощные струи ливня, омывая их сплетенные в сладостном клинче тела, и новый разряд с небес совпал с яростным извержением в жаждущее лоно, и слились воедино их восторженные, торжествующие вопли, и долго еще лежали они, обессиленные, отдаваясь стихии щедрого дождя.
— Я люблю тебя, Ли Тхау, Господи, как же я люблю тебя, милая нежная девочка моя, — обессиленно лепетал Ник, чувствуя себя полностью опустошенным.
А она отвечала ему что-то на смешном своем языке птичьих трелей, и звуки ее голоса мешались с шумом струй тропического ливня, и такое было впечатление, как будто с Ником Паркером говорит сама Природа…
Он наугад притянул девушку к себе — нагую, мокрую, скользкую, водрузил ее на себя, словно всадницу, бесцеремонно впершись в сладкую промежность мигом ожившим орудием. Пронзенная им Ли Тхау упруго подлетала на Нике так споро, что ему всякий раз казалось, будто вот сейчас она сорвется с живого якоря, — но тут же она снова звонко плюхалась о его пылающие чресла, и когда он снова выстрелил свой мощный заряд — как только не снесло ее прочь силой такого удара. Но Ли Тхау только плотнее прижалась к Нику, словно стараясь до последней капельки впитать в свое лоно семя белого мужчины.
А ливень все бушевал, и — мнилось Нику — они вдвоем растворяются в его струях…
С тех пор их прогулки по джунглям участились. Правда, ходили они немного: едва забредя под полог леса, кидались друг на друга, нетерпеливо срывая одежду, — и наставало блаженное совокупление.
Ник был ошеломлен такой безбрежной страстью со стороны хрупкой юной вьетнамочки — его скромный доармейский сексуальный опыт не содержал ничего подобного: какие-то торопливые перепихивания, которым предстояли часы глупых жеманных разговоров. А эта девочка знала, чего хочет, и предпочитала обходиться без долгих прелюдий. Оказывается, можно не знать языков друг друга — но достаточно чувствовать языки друг друга: они скажут все гораздо красноречивее…
Впрочем, пару слов по-вьетнамски Ник все же выучил с подачи Ли Тхау — из тех, что он прежде стеснялся произносить по-английски. И начал их тихо проговаривать, поначалу жутко стесняясь, а потом вошел во вкус и страстно рычал их во время акта. И вообще, он почувствовал, как в нем, молодом американском юноше, постепенно прорастает первобытный какой-то самец — грубый, резкий, безжалостный. И особенно Ник возлюбил узкую точеную задницу Ли Тхау — ему нравилось врываться своим
