Почему-то казалось, он должен привести целую армию за собой – богов, демонов, даже людей в сверкающих доспехах, казалось, что они вот-вот будут сражаться, жечь бабочек огнем… они пойдут в пустыню, пройдутся по всему миру и сожгут все… победят в конце концов, они не могут не победить. Не могут.
Атт пришел один – просто невысокий, пожилой, лысый человек… подошел сел рядом, покосился на дочь, вздохнул, похлопал Эмеша по плечу.
– Они уходят, – сказал, словно невзначай, словно все и так знали о чем речь.
И этого оказалось достаточно, не надо больше ничего объяснять. Война проиграна даже не начавшись. Эмеш даже не удивился, кивнул. Не будет ни богов, ни людей, ни демонов, ни сияющих доспехов. Игра окончена. Теперь надо только самим.
– Там небо гудит, – тихо сказал Атт, – никто не знает что делать. Они боятся. Не хотят. Хотят уйти… Эмеш кивнул. Да, пожалуй все правильно. Пора им возвращаться.
– И ты иди, Мариш. Ты же хотел, – сказал он, – и Ларушку с собой захвати, зачем ей здесь… Атт хмуро посмотрел на него.
– А ты? А он? С ним давно все ясно.
– А я останусь. Знаешь, я ни разу за триста лет не хотел вернуться. И сейчас не хочу. У меня там ничего нет, никто не ждет, совсем никто, даже хризантемы.
Он невесело усмехнулся, задумался. Да, действительно, он говорил правду, верил сам себе. Главное верить.
– Ты еще, может, посмотришь, как они цветут… вдоль дорожки…
– Неужели ни разу? – Атт вот не верил.
– Ни разу.
Эмеш развел руками. Ни разу, что тут поделаешь, ему было хорошо здесь, это был его мир, он принял его до конца. Сейчас он твердо, упрямо верил в это сам, как никогда раньше, как никто другой. Он видел весь этот мир во сне, от края о края. Он принял его весь, не во сне, по настоящему принял. А там, снаружи, у него не было совсем ничего.
– Я как в сказке, помнишь, как Питер Пен. Мое окно закрыто, меня никто не ждет и я не могу вернуться назад. Мне даже кажется иногда, что в моей кровати уже спит другой мальчик…
Усмехнулся. Да, он сам мальчик, не желающий взрослеть, хоть и седина уже в волосах, но все равно мальчик, которому в сказке лучше, чем в реальном мире. Он никак не всесильный бог. Это игра. И это его игра. И даже возможно игра по его правилам! Захочет – будет летать!
Даже дернулся, попробовал – вдруг и правда полетит. Нет, не летается, только Атт как-то подозрительно на него смотрит. Неловко вдруг стало, ведь заигрался, в самом деле.
– Я лучше останусь, Мариш, вдруг что и выйдет, – попытался неуклюже оправдываться. Атт хотел было возразить, но отчего-то передумал, только вздохнул.
Снова подумалось про Лару – она уже вернулась. Даже никуда не уходя. И Думузи. То, от чего они так долго пытались бежать – исчезло, словно наваждение, словно сон. И теперь уже все равно где они, тут или там, для них все позади. Они вернулись.
Атт тоже почти вернулся, он одной ногой стоит там, сейчас для него тот мир ближе чем этот. Он уже чувствует его, чувствует запах дома… Ему тоже не нужно больше бежать, он готов принять реальность до конца, какая бы она не была.
Эмеш слегка завидовал им, он не был готов принять. Он от реальности отказался. Та реальность ему больше не нужна.
– А Ут где? – спросило небо.
– В доме, – Эмеш кивнул на дверь, – пытается прогнать своих бабочек.
– Своих?
Атт сначала не понял, нахмурился, сдвинул брови, потом разом обмяк и побледнел. Нет, все-таки одной ногой он еще здесь.
– И я не пойду – сказал уверенно.
Интермедия. Люди. Стражи Ишме-Шмаша
Мы создаем зло среди нас. Мы создаем его; и потом пытаемся называть его дьявол, Сатана, зло. Но его создает человек. Дьявола нет. Человек создает дьявола. Уоллес Черный Олень, лакота
Дзинь-дин-динь. Динь-дзинь-дин-динь. Дзинь. Бубенчики дрожат за спиной, все дальше, все тише. Оборачиваться нельзя. Останавливаться нельзя. Разговаривать нельзя.
Только идти вперед, слушая, как ветер осторожно перебирает натянутые струны. Вон, до того дерева у черты. Уже скоро. Осталось двадцать шагов.
Кудда идет рядом, чуть впереди. Мальчишка совсем… Ему ведь до судороги хочется рвануться вперед, добраться, добежать, скорей… Но торопиться нельзя. И я вижу его прямую напряженную спину, костлявые лопатки почти сошлись у выпирающего хребта, гордо вывернув плечи. Он едва держится, но держится достойно. А ноги уже не гнуться, с трудом делая шаг… еще шаг. Ничего. Уже почти все позади. На сегодня мы свою работу выполнили. А потом он привыкнет. Я же привык. Все привыкают. Первый раз всем страшно.
Десять шагов. Налетевший ветер бьет в спину волной липкого, потного холода, далекий рокот и низкий утробный рев, словно из-под земли… Не оборачиваться. Не оборачиваться, Кудда! Ты же знаешь – нельзя! Уже скоро…
Воот… Молодец, мальчик. Не останавливайся, иди. Иди. Сейчас это уже не наш зверь. Нас сменили. Иди.
Переступив черту, он падет на колени, всхлипывает, уткнувшись лицом в ладони, его трясет, и, кажется, сейчас вывернет наизнанку… Ничего, сейчас все пройдет. Так бывает. Ты храбрый, Кудда.
Я с наслаждением стаскиваю рубаху, царапающую жесткой коркой, пропитанную насквозь острым запахом золы и крови. Принимаюсь привычно соскабливать бурую глину, она отходит пластами, словно старая кожа, осыпается пылью. Иногда кажется, что другой кожи у меня и нет, и сейчас я отдеру все, до костей. Но это не страшно. Долго… Хочется спать. Отскоблить, оттереть песком.
Искупаться бы, смыть все это. И я так же привычно, с завистью, гляжу на быстрый ручей, что бежит чуть поодаль, между камней. Сверкающий, беззаботно прозрачный, полный прохладой и вечерним солнцем. Искупаться бы… Иль хоть ладонь ненадолго подставить быстрой упругой струе, ощутить… Нельзя.
Ручей берет свое начало в горах, бежит через ущелье духов. Он несет смерть. Нельзя. Здесь воду берут из другой маленькой, заросшей речушки. Смерть…
Да мы и сами все равно, что мертвые сейчас. До утра, до восхода – мертвые. Сейчас нам нельзя в мир живых.
Кудда жадно пьет из кувшина нагретую солнцем воду, поднимает дрожащими руками, запрокидывает. Ведь все выпьет сейчас, а больше нет… Ладно, ничего… он первый раз, ему можно, а я до утра потерплю. Смотрю, как последняя капля влаги исчезает, как мальчишка блаженно вздыхает, жмурится, понемногу приходя в себя. Не удержавшись, облизываю пересохшие губы, Кудда смотрит на меня, и только сейчас понимает, что сделал. Я устало пожимаю плечами – ничего… И вытягиваюсь под деревом во весь рост, закрываю глаза.
Долго лежу, сон не идет, хоть я и не спал уже больше суток – там, за чертой, спать нельзя. А тут отчего-то не хочется. Ничего не хочется. Жизнь словно уходит, отворачивается от меня, перестает замечать. Говорят, со стражами это бывает. Когда ты слишком часто мертвый – даже смерть перестает замечать тебя. Я видел таких, они больше ни там, ни там. Я не хочу… Но хуже всего, что с каждым днем мне все больше плевать.
Кудда давно свернулся калачиком под деревом и тихо сопит, лишь иногда вздрагивая во сне. Здоровый живой сон, полный ярких грез… Я немного завидую ему. Это хорошо, что завидую…
Лежу, смотрю в небо. А небо смотрит на меня мириадами звезд. Рогатый месяц-Кунан блестит
