гнев. — Потому что он зашел…
— Он всегда заходит. Он всегда звонит.
— В чем дело?
— Он спал здесь! — взорвался Гай, потом он увидел, что Энн в ответ на его крик приподняла голову и часто заморгала.
— Да, предыдущую ночь, — произнесла она спокойным голосом, и он воспринимал это как вызов себе. — Он пришел поздно, и я предложила ему остаться.
Там, в Канаде, Гаю приходило в голову, что Бруно может сделать попытку подъехать к Энн — просто потому, что она принадлежала ему, Гаю, —, а Энн может поощрить его — просто затем, чтобы узнать, что он еще не рассказал ей. Дело не в том, что Бруно мог зайти слишком далеко, но простое прикосновение его руки к руке Энн, мысль о том, что Энн позволяет ему это, мучили его.
— И он был здесь этим вечером?
— Почему это тебя так тревожит?
— Потому что он опасен. Он полуненормальный.
— Я не думаю, что именно этим он тревожит тебя. — Произнесла Энн все тем же спокойным и уверенным голосом. — Я не знаю, почему ты защищаешь его, Гай. Я не знаю, почему ты не допускаешь, что это он написал мне то письмо и что это он чуть не довел тебя до безумия в марте.
Гай напрягся, готовясь защищаться, как защищается человек, чувствующий свою вину. Защищать Бруно, всегда защищать Бруно! Как ему было известно, Бруно не признался, что это он посылал письмо Энн. Это Энн, как Джерард, складывает вместе разрозненные факты. Джерард удалился от дел, но Энн никогда не успокоится. Энн берет как будто бы не относящиеся к делу фрагменты, и именно из них сложится общая картина. Но пока этой картины нет. Для этого потребуется время, еще немного времени, и еще немного времени она будет терзать его! Он с трудом повернул свое уставшее, налитое свинцом тело к окну, слишком неживой, чтобы прятать лицо или нагнуть голову. Его не интересовало, о чем говорили вчера Энн и Бруно. Чутье подсказывало ему, что в точности было сказано и что в точности нового узнала Энн. Он вдруг почувствовал, что ему предоставляется дополнительная отсрочка в этой агонии перекладывания развязки на потом. Это бесконечное откладывание перешло все мыслимые границы, это уже конец. Так жизнь иногда преодолевает границы, отпущенные ей смертельной болезнью.
— Расскажи мне, Гай, — обратилась к нему Энн спокойным голосом, уже не умоляя его. Он воспринял ее слова колокола, отмерившего своим ударом конец одного и начало другого отрезка времени. — Скажешь?
— Расскажу, — ответил он, по-прежнему глядя в окно, но слыша свой голос, веря себе. В нем словно появился какой-то внутренний свет, и он был уверен, что Энн заметит его даже по видимой ей части его лица, и его первой мыслью было поделиться с ней этим светом. Какой-то момент он не мог оторвать глаз от солнечного света на подоконнике. 'Свет, — подумал он, это конец тьмы'. Он расскажет Энн.
— Гай, иди сюда. — Она раскрыл ему свои руки, и он сел возле нее, обнял и прижал к себе. — У нас будет ребенок, — сказала Энн. — Мы будем счастливы. Ты будешь счастлив, Гай?
Он взглянул на нее, и ему вдруг захотелось смеяться от счастья, от неожиданности, от ее робости.
— Ребенок! — прошептал он.
— Что мы будем делать эти дни, пока ты здесь?
— Когда, Энн?
— Я не про всю жизнь, а про май. Что мы будем делать завтра?
— Определенно выйдем на яхте. Если качка тебе не помешает. — И глуповатые, заговорщические нотки в его голосе перешли в громкий смех.
— Ой, Гай!
— Ты плачешь?
— Это так хорошо — слышать, как ты смеешься!
Сорок пятая глава
Бруно позвонил в субботу вечером, чтобы поздравить Гая с назначением в комитет по плотине и спросить, придут ли они с Энн сегодня к нему на вечеринку. Приподнятый тон голоса Бруно так и приглашал к празднеству.
— Я говорю по своей личной связи, Гай. Джерард убрался в Айову. Приходи, я хочу, чтобы ты посмотрел мой новый дом. — И добавил: — Позволь поговорить с Энн.
— Сейчас Энн нет дома.
Гай знал, что расследование закончено. Полиция известила его, Джерард тоже, с благодарностью.
Гай вернулся в гостиную, где они с Бобом Тричером заканчивали завтрак. Боб прилетел в Нью-Йорк днем раньше Гая, и Гай пригласил его на выходные. Они разговаривали о плотине и людях, который работают с ними в комитете, о местности, о ловле форели и вообще обо всём, что приходило в голову. Гай смеялся над шутками Боба, которые тот рассказывал на диалекте франко-канадцев. Стоял свежий, солнечный ноябрьский день, После возвращения Энн из похода по магазинам они собирались поехать на Лонг-Айленд и затем выйти в море на яхте. Гай как дитя радовался тому, что Боб с ними. Боб символизировал Канаду и работу там, проект, которым Гай открыл в себе новое пространство, где не было места для Бруно. А тайна о том, что у них будет ребенок, вызывала у него ощущение необыкновенного подъема и благожелательности ко всем.
Как раз в тот момент, когда Энн появилась в дверях, снова зазвонил телефон. Гай поднялся, но его опередила Энн. Он подумал, что Бруно каким-то образом знает, когда звонить. Потом он недоверчиво слушал разговор, касавшийся сегодняшней прогулки на яхте.
— Ну и приезжайте, — сказала Энн. — О, я думаю, если вы прихватите немного пива, оно не помешает.
Гай сразу обратил внимание, что Боб смотрит на него недоумевающее.
— Что случилось? — спросил Боб.
— Ничего, — ответил Гай и снова сел за стол.
— Это был Чарльз. Вы не очень возражаете, если он приедет? Как, Гай? — Энн быстро пересекла комнату, держа в руках сумку с продуктами. — Он в четверг сказал, что рад был бы пойти с нами на яхте, и я практически пригласила его.
— Я не возражаю, — сказал Гай, не спуская глаз с Энн. Она была этим утром в приподнятом настроении, в котором не могла отказать никому и ни в чем. Но Гай знал, что не только поэтому она пригласила Бруно. Она хотела снова увидеть их вместе. Она не могла ждать, даже сегодня. Гай почувствовал, как в нем зреет обида, и тут же сказал себе, что она не отдает себе отчета, не может отдавать себе отчета, и вся вина за эту безнадежную неразбериху лежит на нем. И ему удалось подавить в себе обиду, и он даже стал спокойней относится к перспективе появления Бруно. Еще он решил, что будет контролировать свои эмоции весь день.
— Ты, старик, держи себя в руках, — заметил ему Боб. Он взял свой кофе и с удовольствием выпил его. — Ты ведь теперь не кофейный маньяк? Да и сколько ты пил-то — десять чашек в день!
— Примерно так оно и было. — Нет, Гай бросил пить кофе, пытаясь бороться с бессоницей, а теперь и вовсе терпеть его не мог.
Они заехали на Манхеттен за Хелен Хейберн, затем по мосту Триборо въехали на Лонг-Айленд. Зимнее солнце заливало прозрачным морозным светом бледный берег, нервно играло искрами на неровной воде. Гаю подумалось, что 'Индия' похожа сейчас на айсберг, стоящий на якоре, а полгода назад ее белизна была символом лета. Когда он огибал автостоянку, взгляд его сам упал на длинный ярко-синий автомобиль Бруно с откидывающимся верхом. Гай вспомнил рассказ Бруно о том, что его лошадь на карусели была ярко-синей и что поэтому он купил автомобиль такого цвета. Потом он увидел Бруно, стоящего под навесом на пирсе, увидел всего его, кроме головы — длинное пальто, маленькие ботинки, руки в кармане, знакомое
