чем у голубя. Разглядев меня как следует, она с криком полетела, возвещая всем обитателям леса, что новое существо в можжевельнике не представляет опасности.
После сойки прилетела стайка воробьев. Они уселись на боярышнике и, как видно, начали спор о том, кто я и какой я, щебетали, чирикали, спорили, а два воробья даже подрались и начали клевать друг друга, но в это время в кустах раздался шум, и воробьи улетели…
Я подумал: «Что за зверь идёт?» А это оказался… Кто бы вы думали? Мой первый знакомый и спаситель в лесу — дрозд со своей дроздихой. Для большей безопасности, по-видимому, они не прилетели по воздуху, а пришли по земле. Без страха приблизившись ко мне, они взлетели на ветку, чтобы с высоты лучше меня разглядеть, и долго смотрели своими выпуклыми глазами. У дрозда был не красный, как мне показалось в первый раз, а янтарно-жёлтый клюв, а жёлтые круги у глаз придавали ему какую-то особенную мягкость и доброту. Сам он был чёрный, ножки жёлтые, дроздиха — тёмно-коричневая, с перышками чуть пёстрыми на груди и белыми на шее. Они были воспитанными птицами и, как только рассмотрели меня, отвернулись, слетели на землю и начали в ней рыться.
После дроздов прилетел зяблик. Но он, бедняга, оказался застенчивым: лишь поглядывал из-за дерева, не подавая голоса, и отлетел, как только раздался стук дятла.
Дятел сидел на соседней сосне. Постучит и посмотрит на меня, постучит и опять посмотрит, словно ждёт какого-то знака. Но я ему не отвечал, потому что всё ещё не знал лесных птиц и никак не подозревал, что они будут моими самыми лучшими товарищами и защитниками в диком лесу. А это произошло очень скоро, потому что в борьбе с их врагами я сразу же принял их сторону.
Случилось это так.
Было третье или четвёртое июня. По утрам я просыпался очень рано и бродил поблизости, а как только поднималось солнце, возвращался в тайник, потому что в это время в лесу появлялись пастухи, а я не хотел с ними встречаться. И вот однажды, только я вернулся и лёг в своём укрытии, слышу шум крыльев и писк. Я решил узнать, в чём дело, потому что в любом лесном шуме может таиться опасность и для меня. Пошёл по направлению шума. Прежде всего я заметил, что одно дерево качается, потом — что на нём беспокойно прыгает горлица, машет крыльями и испуганно пищит. И, наконец, увидел — под деревом лисица. Она встала на задние лапы, а передними раскачивала, словно руками, дерево и смотрела наверх. Там, на ветке, в гнезде, опираясь на свои крылышки, стояли с разинутыми клювиками три маленьких голубка и ждали, когда мать положит им в рот пищу. Птенцы не понимали тревоги горлицы, и, чем ниже она кружила над ними, тем больше они тянулись из гнезда.
Тем временем прилетела сойка и криком оповестила лес, что горлица в беде. С громким чириканьем прилетели воробьи, зяблик начал пищать: «Цви-ик, цви-ик!» Из кустарника долетело гневное «тюк-тюк» дрозда, а дроздиха, ударяя хвостом, громко подсвистывала: «Цри-и-и, цри-и-и!»
Лисица упорно продолжала раскачивать тонкий ствол. Ещё немного, и глупые птенцы упали бы ей в рот… Но я схватил камень и швырнул им в подлую лису.
Так птицам стало ясно, что я — их защитник и друг. Но вместе с тем произошло и нечто более важное: я сам открыл для себя, что у птиц есть свой язык, свои сигналы тревоги и, если какая-либо птица подаст свой сигнал, все остальные отлично её понимают.
То, что для меня это событие явилось «ключом» для раскрытия многих тайн, я убедился всего лишь через два или три дня после случая с голубями.
После того как я долго питался высохшими черешнями, украденными у мышей орехами и сырой форелью из реки, мне до смерти захотелось попить молока. А молока в лесу сколько угодно, потому что каждый день сюда приходит целое стадо коз. Я решил: подкараулю какую-нибудь козу в кустарнике, схвачу её и надою молока. Сказано — сделано. Я спрятался в кустарнике, выбрал козу с большим выменем, схватил её за ноги и начал доить. Как завопит этот дьявол! Щекотно ли ей стало, или она испугалась, не знаю, но разбушевалась коза и давай лягаться — вот что вышло! Я сжал ей горло, но она испугалась ещё больше и ещё сильнее начала блеять. Тогда я её отпустил, но уже было поздно: пастух услышал, собаки залаяли, а я сломя голову бросился к оврагу, чтобы скрыться за водопадом. Это было чудесное укрытие, которое я обнаружил, пытаясь поймать форель среди камней под водой. Я увидел, что за водопадом в скале есть углубление наподобие пещерки, что там сухо и снаружи ничего не видно, потому что водопад прикрывает пещеру словно занавеской. И вот к этому укрытию я и поспешил. Пастух меня не видел, но по сломанным в кустарнике веткам понял, в каком направлении я побежал, и со злыми собаками преследовал меня по пятам. И они бы меня нагнали, если бы в последнюю минуту я не скрылся за водопадом.
Пастух, задыхаясь, остановился возле реки и огляделся по сторонам, но в это время я исчез. Ещё немного, и он бы вернулся и всё бы тихо и благополучно окончилось, но… пастуху вздумалось выпить воды, он наклонился и на песчаном берегу заметил мои необычные следы. А они — вы знаете, как я был обут, — действительно были необычными, и проклятый пастух очень удивился. Он долго смотрел, чесал в затылке, садился на корточки, вставал, уходил, два раза возвращался, чтобы посмотреть на мои следы снова.
Наконец пастух ушёл совсем, колокольчики, что висели у коз на шее, смолкли, а я дождался темноты и только тогда покинул водяное укрытие, но тревога и тяжёлое предчувствие меня не покидали. Пастух не был дураком и хорошо понимал, что звери не ходят в перевязанной обуви. А для того чтобы ходить в такой обуви, человек должен быть либо партизаном, либо сумасшедшим. Я надеялся, что пастух окажется хорошим человеком и будет молчать. И с этой надеждой я и прожил следующие три дня. Вставая так же рано, спускался к реке, умывался, а потом принимался за поиски пищи. Я уходил довольно далеко. В двух- трёх часах ходьбы от моего убежища простирались поля Равногория, и там, укрывшись в листве какого- нибудь большого дерева, я смотрел на пахарей, дровосеков. Я наблюдал за ними и, конечно, если только представлялась возможность, брал то, что мне было нужно. Таким образом, из их сумок я снабдил себя солью, кукурузной мукой и даже спичками, которые хранил, как драгоценность. Потом я украл топор и даже охотничье ружьё у одного заснувшего охотника. Патронташ взять не решился, потому что охотник был им опоясан; ружьё не было заряжено, но, как увидим, позднее оно выполнит свою задачу. Мне нужен был ещё нож, я тогда мог бы зарезать какую-нибудь овцу и сделать пастырму[3], а из кожи — царвули на зиму.
После случая с козой я опять пошёл к полю, надеясь, что удастся достать нож, но напрасно — люди теперь не вешали сумки на деревья, а держали их возле себя. Опытный партизан сразу бы понял, что его присутствие в лесу обнаружено, но я был ещё неопытен и спокойно возвращался к тайнику. Больше того — в горах в этот день не слышалось позвякивания козьих колокольчиков. Это, вместо того чтобы насторожить меня, успокоило, и я пошёл даже не по лесу, а по тропинке. Как сейчас помню, спокойно шёл и жевал листья бука, как вдруг вылетела сойка с криком: «Кря-а-а-а, кря-а-а-а, кря-а-а-а!»
«Опять какая-нибудь лисица», — подумал я и пошёл дальше, но за сойкой появился дрозд. Он вместо своего обычного «тю-тю-тю» кричал: «Джик-джик-джик!» — что звучало ещё тревожнее. Вместе с тем дрозд поворачивал хвостик то влево, то вправо, словно говорил: «Нет! Нет! Нет!»
После дрозда подал голос зяблик, за ним воробьи, и моментально встревожился весь лес. Меня охватило тяжёлое предчувствие, и в следующее мгновение я шмыгнул в густой буковый лес и там стал ждать, что же произойдёт дальше. Спустя немного из-за дерева показались два жандарма. Если бы я ещё немного задержался на тропинке, то попал бы в засаду и жандармские пули продырявили бы меня, прежде чем я успел бы двинуться с места.
Если бы не тревога, поднятая птицами…
Жандармы шли рядом медленно и бесшумно. Сойка всё ещё продолжала кричать, но они не обращали внимания ни на неё, ни на дрозда, ни на воробьёв. Жандармы не знали птичьих сигналов и не могли понять, что об их присутствии известно. Они прошли мимо меня, и я почувствовал запах солдатских сапог.
Я пришёл в укрытие, дрожа после опасной встречи. Я был очень утомлён, лёг спать, но долго думал о случившемся. Было ясно, что пастух не умолчал о своём приключении и полиция решила меня разыскать. Поэтому и не пришли в этот день пастухи с овцами и козами, поэтому в лесу стало так тихо и спокойно. Хорошо, что были птицы. Я припоминал их сигналы и всё больше убеждался, что они были иными, чем в случае с горлицей, — более тревожными. Сейчас дрозд кричал не «тю-тю-тю», как тогда, а «джик-джик- джик» и вертел хвостом. А крик сойки стал более кратким, как бы обрубленным, и писк воробьев звучал отчаяннее. Всё это убеждало меня в том, что птицы могут не только предупреждать об опасности, но также
