Моя чужая дочь

включены. В их свете тротуар красиво отливает металлом, а деревья с давно облетевшими листьями, несмотря на унылый ноябрь, кажутся по-весеннему полными жизни.

Я включила электрический камин и телевизор: в слащавом шоу удачливые семейства выигрывали холодильники и машины. Заварила себе чаю – позже его разбавит джин или водка, смотря на что сегодня скидка в «Спар», – и, завернувшись в плед, прихватив блокнот и ручку, с ногами забралась в кресло. Я и пинетку взяла, ту самую Наташину пинетку, которую нашла на дороге, – мне вернули ее, в пакете, запечатанном пластиковой молнией, когда полиция прекратила поиски моей дочери.

Ритуал этот я исполняю каждую субботу января – Наташа исчезла в январе – и шестого ноября, в день ее рождения. А в остальное время стараюсь быть нормальным человеком. Глядя на меня, и не скажешь, что я была мамой и потеряла ребенка.

Дорогая Наташа Джейн Варни. (Таково ее полное имя – если на то пошло, откуда еще она его узнает?)

Рада сообщить тебе, что твоя мама, миссис Черил Сьюзен Варни, жива и здорова, чего и тебе желает. Она молит Господа о спасении тела и души твоих; печалится и горько сожалеет о том, что так и не пришлось ей качать тебя на качелях, печь именинные пироги в твою честь, готовить тебе сосиски с фасолью…

Нет, и это не пойдет. Скомкав листок, я запускаю бумажный шарик в корзину. На экране – рекламная пауза. Не люблю рекламу: нам ведь вовсе не товары предлагают, а образ жизни пытаются навязать. Кто сказал, что принимать душ нужно непременно в ванной с прозрачными стенами и видом на вечно залитый солнцем пляж с нежнейшим песком, а шампунем пользоваться исключительно «Спиффо», чтобы волосы стали длинными и блестящими, как у нагой красотки из ролика? Может, и мне прикупить «Спиффо» – вдруг моя гнилая, насквозь проплесневевшая ванная завертится волчком и нарисуется на Бермудах, едва я вылью шампунь на голову? Вдруг с этим разрекламированным чудом и жизнь моя засияет, а Наташа вернется? Вдруг я получу еще один шанс…

Я знаю точно: дверь машины была заперта.

Пока телевизор орет рекламой, я обшариваю кухню в поисках чего-нибудь спиртного. Попытки написать письмо дочери проваливаются одна за одной, и я удручена. Другие матери наверняка пишут своим детям легко и непринужденно.

Из алкоголя обнаружились лишь остатки сладкого хереса, которым я пропитывала коржи. Осторожно пробираюсь обратно в гостиную, сунув липкую бутылку под затасканную домашнюю кофту, в комнате же припадаю к горлышку прямо перед окном, так что с улицы меня могут видеть все кому не лень.

Да, я живу будто под непрерывным надзором. Почему? – спросите. На то есть несколько причин. Возможно, за мной следит око Всевышнего, поскольку Он жалеет меня и опекает, вкупе с такими же потерянными, никчемными тварями земными. Или это мой ангел-хранитель не спускает с меня глаз, и тогда это определенно Наташа: кто еще может знать меня настолько хорошо? Или же – и скорее всего, третий вариант единственно верен – я просто-напросто не в форме. Кто-то скажет – чувство вины. Для меня это жизнь.

Потому я и сажусь лицом к окну, глотая херес прямо из бутылки, – в надежде, что меня увидит кто-нибудь реальный. Уж лучше пусть в окно глядят, иначе можно и впрямь свихнуться – под вечным присмотром неведомо откуда.

Вот! Из киселя сумерек выплыл силуэт: женщина выгуливает собаку. Глянула прямо в мое окно и застукала меня за пьянством. Я редко задергиваю шторы, так что прохожие могут мельком увидеть кусочек моей жизни, да и мне они дают пищу для размышлений: кто они такие да как сложились их судьбы. Есть и постоянные, и у каждого своя причина проходить мимо моей застекленной веранды в строго определенное время. Некоторых я наделила именами, характерами и судьбами, включив в круг моих незнакомых друзей.

Марджори появляется раньше всех – покупает газету. Как-то она попыталась бегать трусцой – я впервые увидела ее в розовом велюровом костюме, – но обратный путь проделала уже шагом, отдуваясь, вся взмокшая и багровая. Утром, ровно в восемь двадцать пять, и днем, без десяти четыре, ежедневно, кроме выходных и каникул, пробегают школьники. Наташа сейчас училась бы в шестом классе, и потому я не в восторге от шастанья подростков у моего дома. В окно я в это время стараюсь не смотреть, но куда денешься от следов их присутствия: мой садик, размером с наволочку, юнцы регулярно используют как урну – банки из-под колы, целлофановые пакеты, окурки. Зато я обычно стучу по стеклу, привлекая внимание, и улыбаюсь Фредерику, когда он идет за говяжьим языком, – без сандвича с языком он себе обед не мыслит. Фредерик числится среди постоянных гостей у моих окон, хотя на несколько месяцев пропадал. С тех пор как умерла его жена, ему постоянно слышатся стуки.

Вернувшись в супермаркет, я не могла сообразить – то ли мне вновь встать в длиннющий хвост к кассе, то ли мчаться сразу к главному менеджеру, которого в субботу тоже атаковала толпа покупателей. Выбрала промежуточный вариант и заняла очередь к экспресс-кассе. Здесь оплачивали не более десяти покупок – все, кроме тетки прямо передо мной, с доверху набитой тележкой.

Кто-то, казалось мне, постирал красочный мир при слишком высокой температуре, превратив его в отвратительно, однообразно серый. Мир стал еще и плоским, как кукольный картонный театр: дунь посильнее – и магазин вместе с людьми-фигурками полетит вверх тормашками.

Моя паника, ослепительная, как вспышка на Солнце, к этому моменту отгорела; мне хотелось только одного: чтобы обо мне позаботились, кто-нибудь, кто угодно. Лишь бы выстоять очередь и поделиться своей трагедией с девушкой за кассой, а там уж меня окружат теплым участием, без которого мне не выжить. Шажок за шажком я продвигалась к цели, прижав к груди пирог, раздирая ногтями упаковку, а как только смогла дотянуться, бросила его на ленту конвейера, чтобы не измусолить окончательно. Во мне все еще жила надежда поразить свекровь собственной выпечкой.

Женщина передо мной, расплатившись наконец за всю свою бакалею, еще миллион лет потратила на то, чтобы рассовать продукты по пакетам, а остатки пенсии – по кармашкам кошелька из фальшивого крокодила. Все пять органов чувств ловили мельчайшие нюансы, излишние, но отчетливые детали – тем самым, наверное, спасая меня от убийственной реальности. Мне бы взвинтить себя до предела да вспыхнуть факелом посреди торгового зала – магазин вмиг затопили бы специалисты всех сортов; нашлось бы кому броситься на поиски моей дочери. Ведь Наташа была где-то совсем рядом. А я просто раскисла. С величайшим трудом, едва волоча ноги, как калека, я продвинулась вперед и остановилась напротив полусонной прыщавой кассирши. Привычным жестом та подставила руки, принимая подъезжающий на ленте пирог.

– Видите ли, я ничего не брала… Вообще-то я хотела спросить: у вас тут случайно…

Поздно – пирог уже пискнул под сканером.

– Два девяносто девять, пжалста. Щас заменим. Этот всмятку. – Наклонившись к микрофону, она закрыла глаза, будто собралась исполнять караоке. – Сандру к кассе номер три. Клиент ждет. Касса номер три.

– Но я уже один раз…

Объяснять не было сил. Я пыталась открыть сумочку. Неужели это моя? А может, чужая? Тем более что руки, бессильно ковырявшие замок, я абсолютно точно видела впервые в жизни. И голос на мой нисколько не похож… Все предельно ясно: я больше не Черил.

Дрожащая рука протянула кассирше кредитную карточку. Наличные я истратила на оплату пирога в прошлый раз.

– Проверьте и подпишите, пжалста.

Сандра принесла замену изувеченному пирогу, и я молниеносно отметила дату изготовления: на целые сутки раньше моего!

Помню, я подумала: меня волнует свежесть пирога – значит, мою малышку не украли. Ну никак не могли украсть. Если бы Наташа действительно пропала, то я не топталась бы у кассы супермаркета и не платила за товар, который уже один раз купила. Нет, конечно! Я требовала бы полицию, визжала, рыдала, выла, металась бы между покупателями, умоляя о помощи.

Я расписалась в квитанции и рассмеялась – невыразимое облегчение затопило меня, и я выплескивала его с хохотом, безмерно счастливая. Разумеется, Наташа не исчезла; я оставила ее в запертой машине, где она по-прежнему мирно спит. Я собралась к Шейле и Дону, туда же приедет Энди, и мы прекрасно проведем вечер за насущными беседами (о детях) и чаем с шоколадным пирогом, за который я только что расплатилась.

Шейла – большая любительница поговорить о малышах, поскольку в детях она дока. Сама троих вырастила, ей ли не знать, что к чему. В вязании она тоже виртуоз – уж в вязаных вещах ее дети нужды не знали – и мастер давать рекомендации. В каждый свой визит я получала сотни полезных советов по воспитанию здорового и счастливого ребенка – словно я не дочь родила, а взяла в дом экзотического зверька.

– Когда младенец насытится, легонько оттяни мизинцем уголок ее рта, чтобы освободить сосок, иначе проблем с трещинами не оберешься, – наставляла Шейла в дни моего привыкания к грудному кормлению. – Меняешь подгузник – сразу не пеленай ребенка, пусть с полчасика поболтает ножками-ручками. Потница нашей куколке совершенно ни к чему! А непременный сон на свежем воздухе зимой и летом – основа здоровья ребенка. Главное – не забывать о сетке, не дай бог, вывалится!

Словом, не женщина, а телефон доверия по вопросам материнства, номером которого я не пользовалась.

– Вы спрашивали – у нас тут случайно – что? – Кассирша расплылась в ухмылке. Не так уж она и плоха, в конце концов.

– Ой, да ничего! – Я тоже улыбалась, засовывая пирог в пакет.

К выходу из картонно-кукольного супермаркета я шла, убыстряя шаги; проскочила струю горячего воздуха в дверях и нырнула в холод стоянки. Я бежала к своему «рено».

Идиотка. Полоумная. Безответственная, невменяемая, психованная мамаша-новичок. Как мне вообще могло прийти в голову, что моя девочка пропала?! Зрение вкупе с прочими чувствами определенно решили меня разыграть. А ведь доктор предупреждал, что хронический недосып чреват. По ночам Наташа – принцесса капризная, до рассвета проплачет, зато уж днем выспится на славу. Вот и довела меня до ручки своими играми – ровным счетом ничего не соображаю!

Я от всего сердца надеялась, что после кросса по окрестным улицам не появлюсь пред очи свекра со свекровью в слишком уж растрепанных чувствах.

Я долетела до машины. Салон был пуст.

Наташу украли. Никаких сомнений.

Я обмочилась, дико завыла – и лишь потом рухнула на землю.

Дорогая Наташа,

Когда тебе было полтора месяца, тебя украли. Я по глупости оставила тебя в машине, а сама пошла в магазин. Наш папочка Энди ждал нас с тобой у бабушки Шейлы, где мы должны были пить чай с шоколадным пирогом. Я очень старалась тебя найти, но нашла только вязаную пинетку, она валялась посреди дороги. Потом было много полицейских, они долго-долго тебя искали, проверили всех преступников, расклеили объявления о твоей пропаже и по телевизору сообщили. А потом перестали искать. Твою папку переложили к делам «почти безнадежным», вернули мне пинетку и сказали, что делают все возможное.

Хочу, чтобы ты знала, Наташа, – я тебя любила, как люблю и всегда буду любить. Иногда мне кажется, что ты жива и здорова, тебя растят добрые люди, которые любят тебя как родную, терпят твою хандру и вспышки гнева – подростки всегда то хандрят, то огрызаются, – понимают твою страсть к мотоциклам, принимают твоих друзей и наотрез отказываются разрешить тебе проколоть пупок. Но в иные дни правда обрушивается на меня так же беспощадно, как в ту секунду, когда я поняла, что тебя больше нет в моей жизни.

Каким ты видела мир в свой последний миг? Смотрела в лицо своего убийцы, пока тот душил тебя? Таращила на него глазенки с тем же доверчивым обожанием, от которого млело мое сердце, когда я тебя кормила? Или после долгих часов крика ты забылась голодным сном и незаметно угасла? Был ли твой уход безмятежным – или после многих недель страданий ты покинула нас с жаждой мести в сердце?

Где бы ты ни была, жива ли ты или мертва, я каждую секунду ощущаю тебя. Я тебя чувствую и мечтаю вернуть.

Ты удивительная, моя Наташа. Я люблю тебя, и мне очень плохо.

Твоя мама.

Сегодня мне ее не найти. Я знала это наверняка и сочла достаточной причиной, чтобы прикончить херес. В итоге вечер был потерян, я отключилась и пропустила любимую телевикторину.

Глава II

Дожидаясь результатов, Роберт смотрел на жену. Если бы она обернулась, он мог бы ее поддержать – улыбнуться, пожать ее узкую ладонь, да что угодно, лишь бы развеять