находились той ночью в исключительной ситуации».
«В такой ситуации я нахожусь уже девять месяцев, — сказала я. — А в прошедшие дни у меня были все причины и дюжина возможностей для того, чтобы перерезать глотку этой бабе и запустить в полет ее калеку. И что же случилось? Ничего, потому что я ничего не смогла сделать. И вы еще хотите мне внушить, что я убила своего брата».
«Этого я и не пытался, Миа, — возразил он. — Чувствуете вы, что вы могли это сделать?»
«Оставьте меня в покое с вашими «чувствами», — сказала я. — Вы присутствовали при финале, но были слишком глупы, чтобы понять, куда это должно привести».
Господь милостивый, как же я была рада, что уже давно поговорила с Волбертом о Хорсте Фехнере. До меня дошли, наконец, истинные масштабы плана. Изабель знала, что она автоматически попадает под подозрение и одного только показания ее брата недостаточно, чтобы исключить ее из числа подозреваемых. Она нуждалась в безотказном алиби. И она его раздобыла, причем именно у моего терапевта.
Как бы это выглядело, если б я только сейчас вытащила Хорста Фехнера перед Волбертом, как кролика из шляпы. Изабель должна была только всучить Фехнеру мой кольт. Это она сделала, наверное, за те десять минут, когда Пиль пытался ей дозвониться.
Но он просто не хотел этого понимать. А я понимала все больше. Неожиданно до меня дошло, о чем сожалел Волберт, когда я сказала, что мне это только приснилось. Не приснилось мне это! Волберт понял это намного раньше меня. Хорст Фехнер заходил ко мне ранним утром. Убийца Роберта положил мне руку на плечи и поинтересовался: «Ты спишь, Миа?»
Я должна была намного раньше до всего этого дойти. Странный тон, каким он констатировал, что они могли бы целую неделю праздновать с того, чем я накачалась. Роберт так никогда обо мне не говорил.
Я хотела сказать еще об этом Пилю. Но он уже бросил украдкой взгляд на часы. Мое время истекло. А внизу перед домом ждал Волберт. Значит, я должна была объяснить это ему. Он и без того мог больше предпринять, чем психотерапевт.
Но я еще не была готова уйти. Тут было еще кое-что. «Роберт был у вас, — сказала я. — Я знаю это из одного достоверного источника. Что он от вас хотел?»
«Информацию о вашем душевном состоянии, — ответил Пиль по-существу. — Он поинтересовался, рассказывали ли вы мне о галлюцинациях. Ему казалось, что я могу судить, описывали ли вы мне реально- происшедшее или свое ирреальное восприятие».
«А этого вы не могли», — констатировала я.
На это он не ответил. Он провел меня к двери, как делал это всегда, пожал мне на прощание руку и улыбнулся, излучая глубокое убеждение. «Мы увидимся в четверг, в обычное время, Миа. Может быть, мы сможем тогда вернуться к предложению господина Вехтера. Это было бы разумно и желательно для вас самой — внести ясность. Очень вероятно, что вы просто не хотите помнить. Вы понимаете, что я имею в виду. Вы склонны к тому, чтобы оттеснять нежелательные факты. И вы знаете, что о том, что мы на наших встречах обсуждаем или обнаруживаем, я не имею права предоставлять информацию даже в суде».
Если бы в моем распоряжении были две здоровых руки, я бы скрутила его морщинистую шею. Он мог бы мне по-другому объяснить, что он отказался дать Роберту информацию, а меня считал Каином.
Волберт смотрел мне на встречу со своей неизменной улыбкой. Он открыл мне дверь автомобиля. Он сразу же отъехал, влился в поток машин, его взгляд был устремлен прямо.
Ему понадобились двадцать минут, чтобы доехать до полицейского управления. Во время поездки он не сказал почти ни слова, но он по-крайней мере слушал, пока я рассказывала, что мне это не приснилось, что Хорст Фехнер — убийца Роберта, и что сразу после убийства он был в моем Ателье. По его реакции, однако, можно было ясно понять, что точно с таким же успехом я могла ему втолковывать, как осуществляется прогноз погоды. Он только пожал раз коротко плечами и улыбнулся своей всезнающей улыбкой доброго дедушки.
Потом он шел впереди меня через длинный вестибюль к своему бюро или комнате дежурного, или как там еще это могло называться. Меня даже не удивило, что маленький геркулес нас уже поджидал. Подозреваемых ведь всегда допрашивают двое следователей, один из которых разыгрывает добродушного, а другой — злого. Что, я действительно воображала, что Волберт на моей стороне?
Возможно! Но тогда было самое время что-то понять. На моей стороне не было никого, даже Олафа или Лучии. Волберт не нуждался в этом парне для поддержки. Он был уверен в себе и сказал ему только, что мы пройдем сейчас в лабораторию. С этим он один справится. Снова он вел меня по коридорам и лестницам, на этот раз вниз, в одно помещение в подвале. Там была целая масса техники, и один из его специалистов уже стоял, готовый к увертюре.
Прежде, чем они проиграли мне ленту на автоответчике Роберта, кое-что Волберт считал нужным мне объяснить. Я должна сначала только внимательно прислушаться к голосу и не обращать пока внимания на звучание фона. Если бы он специально не обратил на это мое внимание, возможно, что я бы вообще не заметила никаких фоновых звуков, возможно, я бы считала это шумом пленки. Но это был другой шум.
На пленке было не много. Запись автоответчика оборвалась в тот момент, когда Роберт поднял трубку. Был слышен мужской голос. «Это Биллер». Потом последовали еще немногие фразы, да и они были сжатыми, как будто он очень спешил.
Я пробовала сконцентрироваться на голосе. Но сразу после того, как он представился, мужчина произнес два слова, от которых кровь бросилась мне в голову и пропала всякая концентрация.
«Привет, Роб, жаль, что я не застал тебя лично. Я собрал все, что тебе нужно, чтобы избавиться от проблемы. Пошло быстрее, чем я думал. Я позвоню тебе снова, и мы можем тогда…»
На этом месте прервалось.
Привет, Роб! Это звучало эхом в моей голове. Это было ощущение льда, сковавшего мне сердце. Я знала только одного человека, который так обращался к Роберту. Сержа.
Восьмая глава
Его голос звучал не так, как всегда, возможно из-за плохого качества пленки. На заднем фоне было много шумов. И еще больше шумов было в моих ушах. Я этого не понимала. А в моей голове все еще разглагольствовал Пиль о том, что я вытесняю свои воспоминания.
То, что я вытесняю, никого не заботило, даже мой собственный рассудок. Приподнялся только крошечный уголок черного одеяла, которым была укрыта та ночь.
И под этим уголком я видела себя, лежащей на постели в маленькой квартирке Сержа и спрашивающей: «Ну, так что? Сделаешь ты мне это одолжение? Здесь же ничего такого. Ты позвонишь Роберту и скажешь: Это Биллер».
Серж постучал себя по лбу. «Что за чепуха! И что я ему потом должен сказать? Ты знаешь вообще, кто такой этот Биллер?»
«Это я как раз и хочу выяснить», — сказала я.
Я помотала головой, чтобы уголок одеяла упал обратно. Я не хотела этого ни видеть, ни слышать. Волберт, очевидно, принял мое мотание головой за отрицательный ответ в том, что касалось узнавания голоса, и поначалу этим удовлетворился. Он запустил пленку снова, и на этот раз я должна была обратить внимание на звуковой фон.
Мне было трудно вообще на чем-либо сконцентрироваться. Но я как-то справилась с этим. Мне даже удалось микшировать голос. «Привет, Роб, жаль, что я…»
Позади голоса был почти равномерный гул. Ну да, в ту ночь шел дождь. Я принимала душ, после того, как Серж отказался… А когда я вышла из ванной, он сказал: «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?» Если бы я только знала.
Волберт смотрел на меня настолько спокойно и невозмутимо, как будто дело шло только о том, чтобы разобраться, предпочитаю я к завтраку чай или кофе.
«Я так понимаю, — объяснил он, — что этот мужчина хотел предложить встречу. Но это он мог потом лично сказать вашему брату. И, по-видимому, для вашего брата это было настолько важным, что он предпочел еще в ту же ночь встретиться с этим человеком. А вы хотели это предотвратить, фрау
