рук человеческих.
С потолка подвала свисали куски мяса — целые ноги. На полу сгрудились бочонки внушительных размеров. В маленьком очаге догорал огонь. А возле него, прижавшись к дальней стене, полулежал человек. Скай поспешил к спящему, чтобы проникнуть в его тело. Проскользнуть внутрь оказалось не сложнее, чем попасть в кварцевый стержень.
Когда же настал тот самый момент осознания, Скай скорее удивился не тому, что он оказался женщиной, а тому, что эта женщина прикована цепями к стене.
ГЛАВА 12
ТЦА
Она привыкла к тому, что в ее теле обитают духи, но в этот раз с того самого момента, как он — а женщина не сомневалась, что это дух мужчины, — вошел в нее, все казалось по-другому. Возможно, дело было в луне, чьи чары почти достигли пика, который ожидался назавтра, в полнолуние. Когда девушка открыла глаза, она еще ощущала прикосновение духа; следы его присутствия таяли в догорающих угольках.
Тца моргнула, и, кто бы это ни был, он исчез. Она осталась одна, как всегда, и сейчас смотрела, как первые лучи солнца проникают сквозь щели в потолке. Девушка повернулась и закричала от боли. Ночью она ухитрилась извернуться так, что правая рука оказалась изогнута под немыслимым углом. Ощущение было, будто в конечности не осталось ни капли крови, однако Тца видела ее на запястье в том месте, где железная цепь врезалась в плоть.
Ведь говорила же, что цепь слишком сильно натянута! И что вообще нет необходимости в таких предосторожностях, когда до полнолуния еще целый день. Но он настаивал, приказывал, в очередной раз подзуживая поспорить с ним. Явившись в дом накануне в полдень, девушка отчетливо ощутила запах бренди. Однако, если отец не примет должных мер, ночью придется несладко.
— Папа, — позвала она. — Папа!
Сверху донеслись недовольное ворчание, шевеление, будто кто-то переворачивался в кровати, затем тишина.
— Папа! — громче крикнула она, и на этот раз ответом было невнятное бормотание.
Следом что-то глухо стукнуло об пол, раздалось шарканье, донеслись невнятные проклятия. Звякнули ключи, взвизгнул давно не знавший масла замок, и, когда откинулась тяжелая крышка люка в полу, прямоугольник света озарил темноту подвала.
— Заткнись! Чего тебе надо?
Тца не видела его лица, только темный силуэт на фоне проема.
— Светает, отец.
Он отвернулся.
— Светает? — пробурчал отец. — Ты еще смеешь будить меня в такую рань!
Крышка люка начала опускаться.
— Дай отдохнуть.
— Отец! — крикнула она в отчаянии. — Цепи! Мне больно.
Крышка на мгновение замерла, затем снова поднялась.
— Чертова девчонка! — выругался мужчина и начал спускаться по крутой лестнице.
Уже внизу нога его потеряла опору, и последние ступени он пролетел, больно стукнувшись пятками при приземлении. Он закричал от боли, затем обругал последними словами и лестницу, и девушку.
Теперь она хорошо видела отца. Глаза, испещренные красными прожилками, были затуманены. Белые пятна окаймляли губы, резко контрастируя с небритым подбородком и черными спутанными волосами.
— Глупая девчонка, — пробурчал мужчина, потирая рукой лицо. — Почему ты не даешь мне отдохнуть?
— Мне больно, отец, — сказала Тца и вытянула вперед запястья, на которых позвякивали металлические цепи. — Освободи меня, и я уйду. А ты сможешь выспаться.
Он искоса посмотрел на дочь, затем указал на ее узы.
— Точно?
Она кивнула, на что мужчина промычал:
— Я не хотел рисковать.
Он долго покачивался из стороны в сторону, уставившись на дочь и приложив руку к голове, словно пытался подтолкнуть мысли.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Да, папа, конечно. — Она снова потрясла руками. — Только…
— Позже.
Слева от него стоял винный бочонок — пустой, Тца была в этом уверена. Отец проковылял к нему и тяжело опустился на крышку.
— Сперва ты меня послушай.
Девушка ощутила приступ ярости, но быстро подавила его. Гнев не принесет ничего, кроме еще большей боли. А ей сейчас нужно освободиться от оков, и только повиновение поможет. Проглотив обиду, она кивнула:
— Да, отец.
Он снова пристально посмотрел на дочь.
— Тиццана, — наконец произнес мужчина, и она, встревожившись, внимательно взглянула на отца.
Он единственный называл дочь полным именем, да и то очень редко, обычно, когда собирался сказать что-нибудь плохое. Он дал ей имя по названию городка, где она появилась на свет, — Тиццано. Туда отец приехал, чтобы сконструировать придуманный им пресс для выработки оливкового масла. Но, как и все его проекты, этот закончился крахом: люди, которым он задолжал, прогнали изобретателя вместе с семьей, и им пришлось вернуться в Сартен. Девушке всегда казалось, что, произнося ее полное имя, отец думает об очередной неудаче.
— Тиццана, — повторил он. — Сколько тебе лет?
Она нахмурилась.
— Не знаю, отец.
— Дай подумать. — Он поскреб щетину, глядя на дочь. — Ты родилась в год, когда рано ударили заморозки и оливки погибли, из-за чего никому не был нужен мой новый пресс! Ни-ко-му.
Он свирепо глянул на девушку. Гнев отца всегда проявлялся в виде внезапной вспышки. Его нужно было успокоить, отвлечь.
— И в каком году это было, папа?
— В каком? Хм, — проворчал он. — Да я до самой смерти не забуду тот год! Это было в… тысяча пятьсот шестьдесят восьмом. То есть в шестьдесят девятом. Да, в шестьдесят девятом.
— А сейчас?..
— Ты даже не знаешь, какой нынче год, глупая?
Девушка покачала головой. Какое ей дело до этого? Она замечала только смену сезонов.
Мужчина вздохнул.
— Тысяча пятьсот восемьдесят третий. Стало быть, тебе четырнадцать.
Она не знала своего возраста и не придавала ему никакого значения. Но вот для отца даты оказались важны.
— Хорошо, — пробурчал он. — Вполне взрослая.
Мужчина встал и направился к лестнице, не обращая больше на дочь ни малейшего внимания.
— Папа!
Он обернулся, и Тиццана снова подняла скованные руки. Отец не собирался подходить, и девушка поняла, что необходимо как-то задержать его, иначе, если он выпьет, придется провести в подвале весь
