— Фортуна, — произнесла она.
Через мгновение праща зажужжала в воздухе, словно рой пчел, раскручиваясь все быстрее, быстрее, скоро она низко заревела.
Ж-ж-ж!
— Йа!
Кабан оказался не робкого десятка, и крик девушки послужил сигналом к атаке. Он помчался прямо на свою мучительницу. Пятьдесят шагов, сорок. И по-прежнему ревет в воздухе праща.
Скай бы уже метнул камень — Тца выжидала.
Тридцать шагов, двадцать. Кабан пригнул голову к земле, выставив смертоносные клыки.
— Стреляй! — внутренне возопил Скай.
— Сейчас.
Девушка резко выбросила руку и отпустила узел. Камень со свистом полетел навстречу зверю и ударил его точно промеж больших черных глаз. Кабан пошатнулся, рухнул на землю, по инерции пролетел вперед, едва не встал снова на ноги — точно как байкер, которого Скай видел в другой жизни, — затем перевернулся на спину, прокатился последние десять футов, взметая тучу пыли и гальки, и наконец замер на расстоянии меньше вытянутой руки от своего убийцы.
Несколько мгновений слышно было только тяжелое дыхание раненого зверя. Затем Тца нагнулась и повернула могучую голову, чтобы посмотреть кабану в глаза. Она приставила нож к горлу прямо под нижней челюстью, с силой воткнула его в плоть и сделала глубокий надрез до самого уха. Свет в глазах зверя, который не удалось погасить брошенному из пращи камню, теперь начал затухать. И в уже подернувшихся дымкой зрачках Скай увидел лицо, знакомое по этой жизни.
— Филиппи Чезаре, — услышал он шепот.
Теперь парень был помечен смертью. Тца поднесла руки к распоротому горлу и произнесла одно слово:
— Мир.
Она дотронулась кончиками пальцев до места, где заканчивалась ужасная рана, и медленно повела руку вдоль нижнего ее края. И — о чудо! — кровавые края начали на глазах срастаться.
Скай ощущал все происходящее! Его фюльгия в ее двойнике метнула из пращи камень, который свалил кабана с ног, затем перерезала ему горло. А теперь его пальцы, дрожа, двигались вдоль чудовищной раны и соединяли ее края — будто припаивали один кусок металла к другому, — возвращая животное к жизни. Скай протянул руку ко лбу вепря, где в глубокой вмятине так и покоился камень, извлек его, потом приглаживал шерсть, пока не исчезли последние следы крови.
Кабан полежал мгновение, затем перевернулся на живот и наконец встал на ноги. Хрюкнув, он неверной походкой побрел прочь и вскоре растворился в кустах маки.
Скай не отрываясь смотрел ему вслед. Он понял: Филиппи Чезаре будет ранен, как это случилось с Джанкарло, но выживет.
Юноша поднял глаза. На востоке небо начало розоветь.
«Скоро рассветет, — подумал Скай. — Рассвет новой жизни, ибо я теперь — маццери сальваторе».
Тца бегом направилась в долину, к огромным гранитным утесам. И своим обострившимся зрением охотника Скай разглядел впереди на расстоянии многих миль характерные очертания наклонной скалы — убежища Тца. Его пещеры.
Когда они наконец вошли внутрь, Скай увидел тело девушки, распростертое на куче козьих шкур, и растянувшегося рядом Коломбо. Он понял, что сейчас произойдет: двойник Тиццаны в то самое «одно спокойное мгновение» нырнет обратно в ее тело и заснет. Двойник же Ская вернется в тело, лежащее на больничной койке. Там в его руке крепко зажата руна Гебо. Дар. Дар, который он только что приобрел.
В тот момент, когда фюльгия пастушки проскользнула в ее тело, сознание начало отделяться, Скай покидал Тиццану. И в то же время он не чувствовал, что возвращается к своему «я», оставшемуся в больнице.
«Нет, — подумал он, беззвучно вскрикнув. — Нет! Отпусти меня!»
Но он не мог выбирать, когда и куда уходить. И время течет со своей скоростью в каждом из миров.
Тца перевернулась на шкурах, веки ее дрожали. И Скай понял,
ГЛАВА 17
ВОЙ
Тца выпрямилась, потерла поясницу. Она довольно долго просидела, скрючившись, возле стены, и теперь все тело одеревенело. Однако боль в мышцах была сущей ерундой в сравнении с тем, что удалось сегодня сделать. Еще несколько штрихов, и работа будет завершена.
Тца взглянула в дымоход и поразилась цвету неба. Она снова потеряла счет времени, углубившись в создание рисунка, и совершенно не следила за солнцем. Час встречи уже почти подошел. Но сначала…
Поднеся кончик кварцевого резца к стене, девушка одним выверенным движением дорисовала округлый козлиный рог на верхушке посоха. Затем, нагнувшись, сдула гранитную пыль. Позади стоял камень с выдолбленным углублением, где хранилась смесь красной глины с мельчайшей каменной крошкой и оливковым маслом. Окунув в нее палец, Тца натирала только что вырезанную линию до тех пор, пока та не покраснела.
— Отлично, — проговорила девушка, отступив от стены.
Видения, возникшие в сознании, вновь перенесены на гранит. Каштан, усыпанный плодами. Ее пастуший посох, поднимающийся из ствола, словно еще одна ветка; а у основания посоха предмет, который он призван защищать. Колыбель.
— Отлично, — повторила Тца. — Потом замажу его ладанной камедью.
Палец был еще влажным от краски, и она провела им по губам.
Позади раздалось жалобное поскуливание.
— Спокойно, Коломбо, — сказала Тца.
Она подошла к псу, лежащему возле очага, и потрепала густую шерсть на загривке. Коломбо явился через неделю после налета пиратов, самостоятельно отыскав дорогу домой из Сартена. Он довольно часто проделывал этот путь вместе с хозяйкой, и она не удивилась его появлению. Да и не хотелось девушке, чтобы пес долго ждал ее у Филиппи Чезаре.
— Филиппи, — пробормотала она.
Она закусила нижнюю губу и почувствовала привкус краски. Странный выбор ей приходилось делать. Будучи самой собой, в Сартене Тца решила спасти парня от работорговцев, несмотря на то что этот маленький гаденыш с изъеденным угрями лицом не вызывал у нее ничего, кроме отвращения. Но прошлой ночью, когда Тца стала маццери сальваторе, у нее не было выбора. Да, ей пришлось убить. Но затем пришлось и вернуть кабана к жизни. И Фортуна вновь уберегла мальчишку.
Девушка взглянула на кучу козьих шкур, на которых спала, на лежащее поверх них платье. Оно напомнило о других ситуациях, когда приходилось делать выбор. О вещах, которые она могла контролировать, и о других, которые не могла.
Тца наклонилась и коснулась белого платья, что так неохотно надела два года назад, когда в одно из редких посещений города отец заставил ее сходить в церковь. Тиццана ненавидела это платье; раньше его носила Миранда, а сестра была выше и крупнее. Оно висело на пастушке мешком, и та просидела с хмурым видом всю церемонию, страстно желая сбежать в свои любимые горы и нацепить привычные брюки с курткой. Отец с сентиментальностью, присущей всем пьяницам, слезливо потребовал, чтобы она взяла наряд с собой. Тца едва не выкинула его по пути в первое же ущелье, но по какой-то причине не сделала
