себя.
Выйдя из дома, они сразу присоединились к шествию. Оно не было организованным. Никаких повозок или знамен, но из мощенных булыжником переулков появлялись все новые фигуры и вливались в движущийся по улице поток — как будто ручейки в реку, текущую через город в направлении холмов. К тому времени, как впереди показалась окружающая кладбище стена, в слабом свете рождающегося дня Скай насчитал в процессии по меньшей мере четыре десятка человек. Как только передовые оказались перед железными воротами, те открылись, хотя Скай не увидел никого, кто бы мог распахнуть створки. Скрежеща несмазанными петлями, они разошлись, и люди стали проходить на кладбище и разбредаться по аллеям.
Все гробницы здесь были темными. Все, кроме одной.
— Фарсезе, — пробурчала Паскалин, проследив за взглядом Ская. — Богатым не обязательно дожидаться рассвета.
Семейный мавзолей Фарсезе был огромен — двадцать ярдов в ширину и еще больше в длину и своими гранитными колоннадами и зубчатыми стенами совершенно подавлял соседние склепы. За зарешеченными окнами мерцал свет. Скай не сомневался, что одна из громадных теней, движущихся внутри, принадлежит Жаклин. Она тоже хочет приобщиться к знаниям предков. Она тоже хочет этой ночью свободно, повинуясь только собственному желанию, покинуть тело и охотиться. И убивать.
Сейчас они шли тем же путем, каким Скай преследовал бабушку больше месяца назад. Он теперь заметил то, на что тогда не обратил внимания: чем дальше пробираешься в глубь кладбища, тем более убогими становятся гробницы — и по форме, и по степени ухоженности. Когда они наконец остановились, Скай увидел, что семейный склеп Маркагги представляет собой не более чем каменную будку, раз в шесть меньше мавзолея Фарсезе.
Паскалин как будто прочитала мысли внука.
— Мертвым без разницы, — прошептала она. — Для них вся эта внешняя мишура не имеет ровно никакого значения. Важно то, что лежит внутри.
Она указала на жаровню.
— Поставь ее сюда.
Скай так и сделал, поместив железный ящик у небольшой кучки дров сбоку от входа. Бабушка вставила ключ в замок, и двери с недовольным скрипом распахнулись.
— Apres vous,[32] — пригласила она.
Скай знал, что не может проявлять нерешительность. Он шагнул внутрь, бабушка вошла следом, и теперь они стояли, освещенные первыми лучами солнца; пар вырывался из ртов, глаза постепенно привыкали к темноте, а ноздри улавливали запахи дерева, холодного камня и… Чего-то еще.
Наконец Скай заговорил:
— И что теперь?
Паскалин протянула руку в темный угол за дверью и вытащила метлу.
— Сначала это, — ответила она, протягивая инструмент Скаю. — Затем…
Из пакета она вытащила совок и щетку с жесткой щетиной. За ними последовали и другие вещи: тряпки, бутылки.
— Мы будем убирать?
После пробуждения до рассвета и шествия на кладбище Скай вправе был ожидать чего-то менее прозаичного.
— Не мы, — ответила бабушка, ставя на пол бутылку с водой. — Ты.
Она вышла на улицу.
— Подожди! — пронзительно крикнул Скай. — Ты же не оставишь меня здесь?
— Я вернусь на закате, — ответила Паскалин, не останавливаясь.
— На закате! — Он осмотрелся, сглотнул. — И что я буду делать все это время?
Бабушка уже казалась темным силуэтом в лучах восходящего солнца, лицо ее скрывали тени.
— Поухаживай за своими предками, Скай. Прибери в их обиталище. Узнай своих мертвецов.
С этими словами она удалилась. Скай остался стоять, борясь с искушением броситься следом и размышляя над новой сотней вопросов. Он огляделся. На улице понемногу светало, но в склепе не было ни единого окна, и солнечным лучам еще предстояло достичь самых дальних уголков. Однако мрак уже рассеялся достаточно, чтобы Скай разглядел очертания привинченных к гробам металлических рамок с фотографиями недавно почивших Маркагги.
— Привет, — негромко, сухим тоном произнес он.
Тишина. Но не абсолютная, как если бы здесь никого не было. Казалось, будто кто-то затаил дыхание перед тем, как ответить.
Скай поднял метлу. Почти с самого момента пробуждения он отчаянно мерз. Бабушка позволила ему надеть одну только футболку, а в каменном саркофаге стоял поистине арктический холод. Однако, двигаясь, Скай начал понемногу согреваться. Поле для деятельности было обширным: вероятно, в гробнице убирали всего раз в году, в этот самый день; сквозь железную решетку, служившую дверью, внутрь попадал самый разнообразный мусор, носимый ветром. Листья, обертки, цветы с других могил — все это вперемешку с пылью заполняло многочисленные щели в каменном полу.
Скай догадался, почему бабушка оставила ему воду для питья, а не для уборки: сухая земля моментально превратилась бы жижу. Когда большая часть мусора была выметена за дверь, он нагнулся с совком и щеткой и принялся методично чистить каменные плитки, скоблить щели между ними, собирая грязь в кучу. Скай не торопился, зная, что в запасе достаточно времени; кроме того, после полученной травмы он стал быстро уставать. Размеренные движения также отвлекали его: Скай легко мог вообразить, будто находится в другом месте — не в каком-то конкретно, но точно не в помещении, где покоятся останки двадцати четырех его предков. Он так сосредоточился на уборке, что едва ли взглянул на гробы.
Утро переходило в день, когда стали видны углы гробницы, очищенные от паутины; нескольких огромных пауков Скай из суеверия не стал убивать, а подцепил совком и выкинул на улицу. Ящерицы выползали и смотрели на Ская немигающим взглядом, он прогнал их обратно в темноту за гробами.
Он отложил щетку, взял уже наполовину опустевшую бутылку и отпил глоток. Поборов искушение осушить ее до дна, Скай завинтил крышку и наконец обратил взор на ряды ящиков.
— Посмотрим, — произнес он и подошел к ближайшему гробу.
К деревянной поверхности была привинчена металлическая рамка шириной примерно с ладонь. Внутри находилась черно-белая фотография женщины неопределенного возраста. Внизу было что-то написано — вероятно, годы жизни, но безжалостное время стерло цифры. Скай смог прочесть лишь имя — Мадлен. На ней была темная блузка с высоким застегнутым воротом. Густые волосы уложены в высокую колонну и закреплены шпильками. Возраст Скай определить затруднялся — от двадцати до пятидесяти. Суровый взгляд, глаза устремлены прямо на него и пронизывают насквозь. Прапрабабушка?
— Мадлен, — произнес он, слегка поклонившись.
Он взял бутылку с политурой и принялся оттирать тусклую рамку.
Не на всех гробах имелись фотоснимки; на некоторых — лишь таблички с именем. Судя по годам жизни, некоторые ящики стояли здесь с тех времен, когда фотография еще не была известна. Один из покойных предков, Маттео Маркагги, жил с 1717 по 1799 год, то есть умер уже старым человеком.
— Что, Матти, в твое время не было вендетты? Что же с тобой случилось, слабак?
Тут Скай рассмеялся. Возможно, Маттео просто оказался удачливым мстителем.
Скай почувствовал, что смех его звучит неискренне, и смолк. Вероятно, все дело в том, что он почувствовал облегчение — от того, что гроб с прахом Маттео был здесь самым старым и Скаю не придется увидеть место последнего упокоения Тца…
Двадцать четыре гроба. Солнце уже склонилось над горизонтом, когда он добрался до того, который умышленно оставил напоследок. Самый новый из всех; на нем была фотография, уже хорошо знакомая Скаю.
— Дедушка, — прошептал он, снова глядя на человека, из-за которого оказался здесь.
Зажигалка, как всегда, лежала на столе возле локтя деда и в то же время покоилась в кармане у Ская. Он достал ее, положил на крышку и принялся полировать, сперва деревянные поверхности, затем рамку с фотоснимком. Гроб дедушки он очищал особенно тщательно, хотя до того не обделил вниманием ни
