— Ты говоришь, что веришь. Но так ли это? — Она наклонилась, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Ская. — Веришь?
Он верил! Он знал это. Он слишком много видел, слишком много сделал, чтобы не верить.
— Да! — крикнул Скай.
Бабушка повысила голос:
— Тогда в первый раз я говорю тебе: выйди из своего тела!
Он закрыл глаза, попытался представить предыдущие выходы, попытался заставить себя вырваться на свободу. Встал, открыл глаза и обнаружил себя на прежнем месте. С тяжелым вздохом Скай медленно опустился на корточки перед жаровней.
Паскалин некоторое время пристально изучала внука.
— Так. Теперь мы знаем, что для тебя веры как таковой недостаточно. Пока что. Ты не из тех людей, которым нужно просто верить. Тебе требуется что-то материальное.
Она снова отступила в тень, в пространство между гробами, куда не попадал свет свечей.
— Требуется большее. Очень хорошо.
В жаровне потрескивали дрова. Бо?льшую их часть уже поглотил огонь, и сейчас в его затухающем свете Скай наблюдал за бабушкой.
— Что же еще может быть?
Она повернулась.
— Кровь.
— Кровь? Ты имеешь в виду — как наследие?
— Я имею в виду именно то, что сказала. Кровь.
Она ткнула пальцем в темноту, туда, где стояли гробы.
— Что Мадлен Маркагги чувствовала в первую брачную ночь — я чувствую сейчас.
Указала на другой гроб.
— Пуля, которая сразила его в сражении с французскими захватчиками, застряла здесь.
Паскалин дотронулась до своей шеи.
— Кинжал, воткнутый между его ребер гнусными Фарсезе? Вот он!
Женщина ткнула в следующий гроб.
— Мне не нужно знать, чтобы до сих пор чувствовать все.
Напоминающее череп лицо смутно вырисовывалось в свете зажигалки.
— А что знаешь ты, внучек?
— Ничего, — прошептал Скай.
— А что ты чувствуешь в своей крови?
— Все! — выкрикнул Скай.
— Тогда во второй раз я говорю тебе: выйди из своего тела!
Что-то нахлынуло на него, зашевелилось внутри. Скай узнал знакомое ощущение, будто его куда-то засасывает, тянет, толкает; кости словно сдавливало прессом. Ощущения были сродни тем, что он испытывал ранее во время «путешествия», когда проникал в плоть предка-берсерка, когда охотился вместе с маццери. Голова закружилась, перед глазами все поплыло и в то же время обрело поразительную четкость.
Однако, попробовав встать, Скай поднялся самим собой. Это снова был он сам, его тело пыталось удержаться в вертикальном положении, но неудачно, и он опустился обратно на каменный пол.
— Я не могу! — воскликнул юноша.
Бабушка покачала головой.
— Сможешь. У тебя уже получалось. Помнишь то одно спокойное мгновение возвращения? Здесь почти то же самое. Почти. Но повторить по команде… Ладно, значит, мы обнаружили, что и веры, и крови тебе не вполне достаточно. Нужно кое-что еще.
Скай спрятал лицо в ладонях.
— Да что же еще?
Паскалин шагнула назад.
— Когда ты «путешествовал» прежде, как это происходило?
Не поднимая головы, Скай стал вспоминать. Каждый раз присутствовал некий внешний побудительный фактор. В самый первый раз к Сигурду его отправила доска Уиджа. Принеся в жертву летучую мышь, Скай перенесся в далекое прошлое и воплотился в теле Бьорна. В приступе лихорадки снова попал к Сигурду, а потом к Бьорну. Грезя наяву, превратился в ястреба. Руны привели его к Тиццане. А когда Скай охотился с маццери…
— Ты дала мне зелье.
Бабушка кивнула.
— Верно. Это один путь. Быстрый, безболезненный… По крайней мере, до поры. Со временем, когда привыкаешь, так сильно жаждешь «путешествий», что забываешь о предназначении. Кто-то скажет тебе: так и должно быть, но… — Она вскинула голову. — Они не корсиканцы.
Паскалин подошла ближе.
— В каждом столетии новые и новые враги, захватчики приставали к нашим берегам. Мы никогда не позволяли себе роскошь путешествовать ради удовольствия, без цели. Мы выработали собственные пути — одним из них была вендетта. Другой — маццери. Призрачные охотники точно знают цель, поэтому для них не составляет труда по желанию покидать тело.
Скай подскочил.
— Ты хочешь сказать, что мой дух освободит моя цель?
— Да.
— Желания достаточно?
— Абсолютно.
— Но я желаю.
— Нет! Ты хочешь по некой причине. Хочешь достичь некой цели. А я говорю тебе: просто захоти. Приобрести эту силу. То, что она даст твоей крови. Эта сила означает, что ты не умрешь полностью, а будешь жить вечно в тех, кто придет за тобой, точно так же, как те, кто жил прежде, сейчас продолжаются в тебе. — Она обвела жестом гробы покойных предков. — То, что ты ищешь, — это не что-то, чего ты хочешь. Это — кто ты есть, кем всегда был. Это ты.
Паскалин понизила голос, и в то же время он будто бы обрел новую силу. Бабушка подняла зажигалку.
— Итак, в третий раз я прошу тебя…
Пламя. Пламя дедовской зажигалки, склонившееся к свече, которая стояла перед фотографией Луки Маркагги. Фитиль занялся, и глаза деда уставились на Ская. И в этих глазах, этими глазами он увидел, хотя не перевел взгляд, почувствовал, хотя ничего не коснулся, — узнал мужчину, павшего в битве от пули французского мушкета; другого, чья жизнь медленно вытекала из раны, нанесенной в переулке Сартена кинжалом Фарсезе; снова ощутил то, что переживала Тца на верхушке Горна Дьявола, — ее боль и еще бо?льшую боль при рождении ребенка, ставшего первым звеном в длинной цепи, соединяющей их, — цепи, что началась задолго до Тиццаны и продлится еще далеко после Ская. Ская, который сейчас поднимался с пола и начинал полет через туннель в бесконечность, в центр всего, что есть, было и будет…
— …Выйти из своего тела!
И он вышел.
Это действительно оказалось совсем легко и не потребовало ровным счетом никаких усилий воли, вообще никаких усилий. Никакого желания — отсутствие всякого желания. Вера, кровь и цель соединились, а затем были забыты. Словно он выдохнул воздух.
Скай посмотрел на бабушку и увидел ее совершенно по-новому, как никогда прежде. Он разглядел каждую черточку лица. Посмотрел ее глазами назад, в прошлое своих предков по крови. Сегодня был их день! И наконец он посмотрел на самого себя, другую часть своего «я», тихо сползшую на плиточный пол.
