Палубные доски засалились и носили следы многих ног. Пустая винная бутылка с отбитым горлышком, как живая, каталась взад и вперед по палубе. Прислонившись спиной к фальшборту — голова на груди, руки безвольно повисли, а лицо, белое, как сальная свечка, — скорчился оборванный и растрепанный человек. Слева от головы в доске торчал матросский нож.
Напротив лежал бормочущий что-то неразборчивое пьяный в красном мохнатом колпаке. Между его запекшимися губами блестели зубы. Из раны сочилась кровь.
С каждым толчком судна он сползал все дальше к корме, а сидящий против него — все больше съеживался…
Как разыгрывались события на борту Испаньолы, знает каждый, кто читал роман Стивенсона «Остров сокровищ». История мореплавания во времена парусников изобилует мятежами на борту. В основу романа Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» положен, например, исторически достоверный факт об одном таком подавленном мятеже, вожак которого, матрос Селкирк, в наказание был высажен на необитаемый остров Мас-а-Тиерра в Тихом океане, где он и провел четыре года в полном одиночестве. Столь частые недовольства на палубах «уловителей ветра» вспыхивали главным образом из-за скверных, недостойных человека, условий жизни команды.
С открытием новых континентов, когда после многовекового прибрежного плавания моряки вышли в мировой океан, многое для них изменилось. Теперь они вынуждены были жить на своих качающихся коробках месяцами, а то и годами. Первые бунты начались еще со времени первооткрывателей. Экипаж Санта-Mapuu состоял отнюдь не из молокососов: это были прожженные авантюристы, у каждого из которых за плечами было преизрядно всяких художеств. И тем не менее уже через несколько дней после отплытия они требовали, чтобы Колумб повернул назад. Позднее они недвусмысленно угрожали ему пеньковым галстуком, и если бы не спасительный крик: «Земля!», раздавшийся из «вороньего гнезда», быть бы бунту.
Известный мореплаватель Гудзон вместе со своим сыном и семью больными матросами был высажен взбунтовавшейся командой в открытую шлюпку, что было куда хуже, чем если бы их просто выбросили за борт. Никто не знает, какие мучения он принял перед своей смертью. К неисчислимым трудностям, связанным с освоением нового морского пути, добавлялись физические лишения. Пища и условия гигиены никоим образом не соответствовали этим долгим плаваниям. Сподвижник Магеллана по кругосветному путешествию, итальянец Пигафетта, отметил в те дни в своей записной книжке: «Сухари, которые мы должны были есть, представляли собой уже не хлеб, а пыль вперемешку с червями и мышиным калом. Питьевая вода протухла и сильно воняла. Из-за столь скверного питания начались среди нас своеобразные болезни. Десны распухали настолько, что закрывали зубы и больной не мог принимать никакой пищи. 19 человек умерло от этих страданий.» Из 265 человек вновь увидели родину лишь 30.
Даже морские, двойной закалки сухари и солонина не выдерживали столь длительного плавания в тропических широтах. Эскадра испанского адмирала Пизарро, отправившаяся в 1740 г. в составе пяти линейных кораблей в Америку, возвратилась назад, имея всего один корабль и 100 человек экипажа. 2500 человек пали жертвами цинги, голодного тифа и мятежа.
Голландский капитан де Виз был совершенно прав, когда, согласно одной амстердамской хронике 1631 г., написал в альбом судовладельцу: «О собаке больше заботятся, чем о моряке. Лучше бы я служил туркам, чем Компании на Голодной горе». (Имеется в виду Голландская Ост-Индская торговая компания, которая бессовестно обирала не только колонии и собственное население — путем вздувания цен, — но и моряков.)
Не удивительно, что мятежи вспыхивали все чаще, и целые экипажи предпочитали голодному существованию жизнь под страхом виселицы, которая ожидала любого мятежника или пирата. Какой из вечно голодных и неприкаянных парней с бака не мечтал перебраться в каюту, попить винца и всласть наесться!
К мукам от отвратительного питания добавлялись еще и другие тяготы: условия обитаемости на судах были более, чем спартанские. Если судовое начальство со всеми удобствами размещалось на ахтердеке, где хранилась также провизия, бочонки с ромом и боеприпасы, то жесткие койки команды стояли в форпике, самом безотрадном месте, где сильнее всего ощущалась качка. Такое противопоставление кормовых гостей (как иронически называли судовое начальство, жившее на корме) и предмачтовых людей (матросов, живших в форпике, находившемся впе реди фок-мачты) было источником постоянной напряженности в отношениях.
Следует добавить также и очень тяжелую службу команды, которая несла всего две (лишь позднее три) вахты. А так как зачастую экипажи были неукомплекто- ваны, то людям приходилось выстаивать и по две вахты подряд. В бурю по тревоге свистали наверх всю команду.
Любовь и песни моряка
Скудное жалованье никак не окупало тяготы и опасности жизни на море. И тем не менее, получая деньги после окончания рейса, моряк чувствовал себя богатым: ведь это был его заработок сразу за несколько месяцев. После долгих лишений он испытывал огромное чувство счастья, что, вот, снова у него под ногами твердая почва, а в кармане — монеты, и может он, наконец, от души утолить свою жажду. Ведь на судне-то тухлую воду и то выдавали по рациону.
Моряк жаждал компенсации за полную всяческих ограничений монашескую жизнь во время плавания. И в первом же порту уплывали, как водичка, все его соленым потом добытые денежки! Как ни строг был режим на парусниках, особенно на военных кораблях, офицеры становились податливыми, как воск, если в портах женщины изъявляли желание посетить судно. Хотя официально это и не разрешалось, начальство закрывало глаза на то, что «жены» и «невесты» во множестве являлись на корабль и сутками гостили у «смоляных курток». А на флагманском корабле Нельсона
У этой рвущейся из просоленных мужских глоток песни не случайно такой твердый ритм; издревле существовали трудовые песни, которые задавали темп для облегчения многих групповых работ на борту, когда матросы тянули брасы и фалы, поднимали реи и брали рифы, ходили вокруг шпиля, навалившись грудью на вымбовки. При таких работах нужно было всем разом, дружно, через определенные интервалы, делать рывок либо шагать. Для этого все время четко должен был повторяться один и тот же рефрен. Монотонность его повторов смягчалась многоголосием самих песен, получивших название шанти.
Тексты шанти составлялись, по-видимому, самими «смоляными куртками» и ни в коем случае не предназначались для нежных ушек воспитанниц пансиона благородных девиц. Сюжетами их были: пьянство и дьявол, татуированные креолки, виселицы и удары ножа, «ВИР бэд Джон», «Литл роу Джек», капитан
