Боясь, что больной заметит, как она потрясена, Руби быстро отвела взгляд, подошла к окну и стала отодвигать занавеску. Что угодно, лишь бы немного взять себя в руки.
– Все нормально, Руби, – тихо сказал Эрик, – я знаю, как выгляжу.
Руби снова повернулась к нему лицом.
– Я по тебе скучала.
Она говорила искренне, в который раз казня себя за то, с какой легкостью уехала из этого места, от этих людей.
– Когда ты здесь, кажется, будто вернулись старые времена.
Эрик нажал кнопку на панели управления и перевел свою кровать в более удобное положение. Руби улыбнулась:
– Точно. Не хватает только…
Эрик усмехнулся знакомой лукавой, кривоватой усмешкой, открыл выдвижной ящик тумбочки и достал толстую сигарету с марихуаной.
– Когда у тебя рак, раздобыть наркотики проще простого.
Он взял сигарету в зубы и щелкнул зажигалкой.
Руби рассмеялась:
– Ты всех прежних друзей угощаешь травкой?
Эрик сделал затяжку и передал сигарету Руби. Потом, выдохнув дым, сказал:
– Никаких прежних друзей здесь нет. Во всяком случае, для меня.
Руби затянулась. От дыма защипало горло, она закашлялась и возвратила сигарету Эрику.
– Сто лет не курила марихуану.
– Рад слышать. Ну, как дела на поприще комедии?
Руби снова затянулась, на этот раз набрала дыма меньше, подержала его в легких и выдохнула. Они стали по очереди передавать сигарету друг другу.
– Не очень. Наверное, не такой уж я хороший комик.
– А по-моему, ты классная, помню, я умирал от смеха.
– Спасибо, но это все равно что считаться самой красивой девушкой в своей деревне. Не факт, что тебя признают Мисс Америкой. Печально, но правда: смешная девчонка с острова Лопес остальной мир оставляет равнодушным.
– Ты решила бросить это дело?
– Да, подумываю. Хочу попробовать себя в писательстве. – Она захихикала. – Представляешь?
Эрик тоже рассмеялся.
– Вряд ли ты можешь попробовать кого-то другого, – проговорил он в перерывах между приступами хохота. Оба понимали, что ничего смешного нет, но сейчас, когда между ними висело облачко сладковатого наркотического дыма, казалось, что это так смешно, прямо животики надорвешь. – Что за книгу ты собираешься писать?
– Ну-у… во всяком случае, не о радостях секса.
– – И не о моде, – подсказал Эрик.
Руби стрельнула на него глазами.
– Очень остроумно. Хватит того, что над моей внешностью потешается мать. О! Об этом я и напишу. О старой доброй мамочке.
На этот раз Эрик не засмеялся. Потушив сигарету, он откинулся назад, опираясь на локти.
– Кто-то определенно должен написать о ней книгу. Она святая.
– Кажется, я так обкурилась, что у меня начались слуховые галлюцинации. Мне показалось, ты назвал ее святой.
Эрик повернулся к Руби:
– Я так и сказал.
Руби показалось, его лицо увеличилось вдвое и нависло над ней. Светлые голубые глаза, едва заметно обведенные краснотой, стали водянистыми. Полные, почти женские губы утратили цвет. Руби вдруг поняла, что больше не может притворяться и вести светскую беседу.
– Эрик, как ты… на самом деле?
– У меня то, что доктора называют последней стадией. – Он слабо улыбнулся. – Забавно – у них на каждый случай придуман какой-нибудь эвфемизм, но когда тебе действительно нужно, чтобы реальность немного приукрасили, они называют это последней стадией. Как будто больному следует лишний раз напомнить, что он умирает.
Руби отвела с его лица прядь тонких тусклых волос.
– Мне надо было чаще с тобой общаться. Как я могла допустить, чтобы то, что произошло между мной и Дином, отдалило нас!
