уважительно относиться к тому, что после травмы головы я немного туго соображаю.
– Извини, – спохватилась Роза. – В последнее время я слишком много общалась с твоим малышом, и это отразилось на моем лексиконе. Вчера, например, я сказала, что мультик был «тухлым».
– Узнаю своего Бретти. Год назад он назвал бы его «паршивым» или «дрянью». Теперь, значит, «тухлый»!
Микаэла раскрыла книжку. Первая страница представляла собой лист прозрачной бумаги с прикрепленными к нему засушенными фиалками. В самом центре аккуратным почерком Розы было выведено: «Микаэла Кончита Луна Троу Кэмпбелл».
Длинный список имен заставил Микаэлу ощутить себя членом королевской фамилии. Она перевернула страницу и увидела старую черно-белую фотографию с потрепанными уголками. На ней они с матерью были запечатлены на фоне барака, предоставляемого сезонным рабочим, – лачуга без ванной, где ютились по двенадцать человек в одной комнате.
Воспоминания об этом времени до сих пор жгли Микаэле сердце, засев в нем, как осколки битого стекла. Те дни омрачили тенью ее душу, острыми клиньями врезались в мозг.
Но у Розы не было выбора. Не имея образования, бедная испанка с трудом говорила по-английски, и альтернативой сбору яблок была бы…
– Наверное, я бы тоже так поступила, – задумчиво произнесла Микаэла.
– Как «так»?
– Если бы Джейси бросилась ко мне в объятия и посмотрела на меня голодными глазами, я бы сделала то же, что и ты.
– Я готова была отдать все что угодно, только бы перестать любить его и начать любить себя. Но я рада, что мой грех заставил тебя добиваться в жизни большего.
Микаэла впервые видела свою мать плачущей.
– Мне жаль, что я только сегодня сказала тебе об этом.
Микаэла перевернула еще несколько страниц альбома. На каждой была ее детская фотография, а живая изгородь на заднем плане постепенно разрасталась.
Потом появился свадебный снимок. Джулиан и Кайла.
Микаэла изумилась. Эту фотографию она прятала от всех в наволочке.
– Лайем нашел ее, пока я была в коме, – догадалась она.
– Да, – печально кивнула Роза.
Она легко представила себе, как тяжело было Лайему увидеть этот снимок. Она нарочно сохраняла его в тайне, потому что не предполагала, что какой-нибудь мужчина сможет выиграть в состязании, которое она называла истинной любовью. И даже Джейси она удалила из этого состязания.
Микаэла медленно переворачивала страницы, завороженная образами той далекой жизни, которую когда-то вела. Она забыла, как молода была, когда вышла замуж за Джулиана.
Сначала ее лицо на снимках выглядело счастливым и улыбающимся, но постепенно улыбка тускнела, а на смену ей приходило уставшее, не по годам повзрослевшее лицо.
На всех фотографиях Майк и Джейси были вдвоем. Место счастливого отца семейства пустовало. Это казалось тем более странным, что снимали их посторонние люди.
– О, мама, – тяжело вздохнула Микаэла.
– Посмотри на это, – сказала Роза, быстро перевернув несколько страниц до того момента, когда на снимках появился Лайем.
– На что? – не поняла дочь.
– На свою улыбку. Она вернулась. Я заметила это на первой же фотографии, где вы сняты с Лайемом.
– Тогда почему я не люблю его, мама? Что со мной случилось? – грустно спросила Микаэла.
– Ты сама знаешь ответ.
– Все потому, что я собственноручно превратила свою жизнь в кошмар.
– Ты еще слишком молода, – рассмеялась Роза. – Чтобы превратить свою жизнь в кошмар, нужно очень много времени. Поверь, я знаю.
– Но как мне справиться со всем этим? – беспомощно обратилась Микаэла к матери.
– Позволь мне поделиться собственным опытом, – посерьезнев, сказала Роза. – Когда ты что-то утаиваешь, держишь в секрете, вещи приобретают власть над тобой. Взгляни на свою жизнь пристальнее, Микита, отстранись от нее… и, возможно, ты удивишься той картине, которая предстанет твоему взору.
Глава 26
Микаэла считала мгновения до встречи с детьми. После ухода Розы она провела почти час с физиотерапевтом, который учил ее правильно пользоваться ложкой. Кто бы мог подумать, что это так сложно – зачерпнуть ложкой овсяную кашу и донести ее до рта! В какой-то момент ей захотелось взять тарелку и швырнуть ее в стену. Но потом она вспомнила о том, что мужчины могут позволить себе такой выход энергии, а женщины – нет, и все потому, что мужчины не знают, что такое уборка.
Около полудня она подошла к окну и печально посмотрела на занесенную снегом автостоянку, украшенную традиционными рождественскими гирляндами. Разноцветная мишура обвивала уличные фонари. Микаэла представила, как ночью цветные фонарики превращают больницу и ее окрестности в волшебную страну, погруженную в зимнюю спячку.
Эти явные приметы приближающегося праздника опечалили ее. Она всегда была активным организатором рождественских торжеств не только на общественном поприще, но и в семье: именно она собирала всех перед телеэкраном в гостиной, когда показывали фильмы «Эта прекрасная жизнь» и «Чудо на Тридцать четвертой авеню». А на этот раз она ощущала лишь горькое чувство утраты праздника, семьи, себя самой. Она больше не понимала, где ее дом, близкие, и одиночество в канун Рождества казалось еще более мучительным.
Вдруг раздался стук в дверь.
Микаэла повернулась так быстро, что у нее закружилась голова. Правая нога еще плохо слушалась ее, поэтому она едва не упала из-за столь резкого движения, но в последний момент схватилась рукой за подоконник.
В дверях стоял Лайем. Он неуклюже замялся и прислонился худым плечом к косяку. Слишком длинные волосы падали ему на лоб всклокоченной челкой. Сделав несколько шагов, он остановился далеко от Микаэлы, не осмеливаясь подойти ближе.
Она прочла неуверенность в его взгляде; очевидно, он плохо представлял, как с ней держаться. Да и могло ли быть иначе – теперь, когда он узнал правду, которую она тщательно скрывала от него? Ей стало вдруг нестерпимо стыдно. Какую страшную боль она ему причинила…
– Привет, Лайем, – робко начала Микаэла. Она хотела сказать больше, но не знала, как начать. Она даже не была уверена в том, что выбрала правильное начало.
– Роза сказала, что ты вспомнила очень многое из своего прошлого, – без улыбки сказал Лайем.
Она сделала шаг по направлению к нему и снова чуть не упала, схватившись за живот.
– Да, осталось еще несколько белых пятен, но главное вернулось.
– Это здорово, – отозвался он, но в его голосе не было ни радости, ни воодушевления.
Она внимательно посмотрела на него и заметила сеть морщинок вокруг глаз. Она безошибочно угадала, какие из них появились в последнее время, в результате ее травмы и его усилий пережить правду и смириться с ней.
«Я люблю тебя, Лайем». Именно эти слова он хотел от нее услышать. И она с легкостью могла бы произнести их, тем более что понимала, что не слукавила бы ни на гран. Однако такое объяснение между ними больше походило бы на дружеское, чем на любовное.
Первая любовь напоминает нежную песнь, которая заставляет плакать от грусти. Одержимость, как теперь поняла Микаэла, сильно отличается от любви; она скорее напоминает нечто темное и тайное, неспособное претвориться в радость. Первая любовь рано или поздно отпускает. Одержимость держит тебя за горло мертвой хваткой до самой смерти.
– Я не хочу причинять тебе боль, Лайем, – тихо вымолвила она.
Он улыбнулся. Его улыбка была печальной и уставшей, как бы изношенной, словно обшивка старинного кресла.
