что он состоит в любовной связи с мадемуазель де Франсийон, серьезными последствиями это не грозит.
Он стряхнул пепел в изящное блюдце с дорогой росписью, встал, поправил ремень, задул свечу, крадучись подошел к двери и отворил ее. И тотчас же различил в тишине торопливый топот: кто-то стремглав несся по лестнице. Он поскорее свесился через перила, но различил внизу лишь смутные очертания человеческой фигуры.
Мобре улыбнулся при мысли о Жюли: может быть, охваченная угрызениями совести или войдя во вкус, она отважилась постучать в его дверь и сразу убежала. Однако сейчас же решил, что субретка далеко не тихоня и, если бы захотела, ничто не помешало бы ей войти к шевалье. Кроме того, она ни за что не бросилась бы бежать, словно застигнутый на месте преступления злоумышленник.
Эти мысли промелькнули у него в голове быстрее, чем незнакомая фигура успела добежать до первого этажа. Но вот наконец неясный силуэт мелькнул внизу. Лунный свет, пробившийся сквозь витраж, на мгновение его осветил, и Режиналь мгновенно узнал лакея.
Удивление его было настолько велико, что он почти в полный голос воскликнул:
– Демаре!
Это был в самом деле он. Единственный после шевалье мужчина в замке Монтань, о котором Мобре совершенно позабыл, незаметно сбросив со счетов!
«Какого черта этот Демаре делал возле моей двери?» – подумал он.
Им овладело смутное беспокойство. Не мог лакей шпионить без причины. Режиналю стало до такой степени не по себе, что он был готов броситься вдогонку за наглецом и потребовать объяснений, однако сдержался. В столь поздний час и при сложившихся обстоятельствах скандал Мобре вовсе ни к чему. Он сказал себе, что ничего не теряет тот, кто умеет ждать, зато на следующий день Жюли непременно догадается, что заставило его так поступить. Не теряя больше времени, он направился к Луизе.
Шевалье приготовился как можно тише постучать, но едва он поднял руку, как дверь распахнулась и на пороге появилась сияющая, немного напряженная девушка.
Она посторонилась, пропуская его в комнату. Он буквально ворвался, как вор, опасающийся преследования. Луиза бесшумно затворила дверь и устремилась в его объятия.
Луиза была в широкой рубашке розового цвета до пят, отделанной ленточками по вороту и рукавам. Длинные волосы рассыпались по плечам и переплелись с ленточками, почти сливаясь с ними. Луиза натерлась маслом, благоухающим жасмином, и была так же свежа, как этот цветок. Мобре забавляло, что в понимании Луизы такое средство могло сделать ее более соблазнительной и пьянящей. На самом деле все это не очень ему нравилось. Он бы предпочел, чтобы она выглядела, как всегда, без румян и белил. Впрочем, он и сейчас был готов совершить над собой небольшое насилие и принять ее сейчас такой, какой она предстала перед ним.
Он страстно припал к ее губам. Девушка была еще неискушенной, неловкой, что выглядело наивно и забавно; впрочем, поцелуй настолько ее ошеломил, что она задрожала всем телом. Режиналь почувствовал, как она обмякла в его объятиях, словно у нее иссякли силы и она не может держаться на ногах. Однако он поддерживал ее, крепко обнимая за талию, хрупкую и гибкую; голова девушки откинулась и все больше клонилась назад, казалось, она вот-вот достанет до поясницы и прочих волнующих форм, угадывавшихся под тонкой тканью ночной рубашки.
Луиза отринула скромность, опережая Режиналя в самых смелых его устремлениях, словно хотела доказать, что намного опытнее, нежели могло показаться на первый взгляд. Теперь она сама обнимала его, крепко прижимая к упругим девичьим грудкам с твердыми сосками. Она не хотела упустить ни минуты, проведенной в его обществе, все, в чем она клялась в долгих ночных видениях дать ему и что мечтала взять от него, вспоминая минуты наивысшего блаженства, проведенные с шевалье, Луиза была готова без промедления проделать прямо сейчас.
Он выпустил ее из объятий, чтобы поднять на руки. Ей показалось, что она стала невесомой и находится полностью в его власти. Она ласково ему улыбнулась, давая понять, что он стал для нее всем на свете и она готова принять его власть над собой, исполнить любое его желание.
Шевалье опустил Луизу на кровать, та вытянулась, он сел рядом на уровне ее коленей, медленно наклонился и сказал:
– Надеюсь, нам никто не помешает?
– Никто! Сюда некому прийти, – заверила она, едва переводя дух, а про себя удивилась, как в подобную минуту его может волновать такая безделица. – Нет-нет, никто! – подтвердила она. – Мари молится, Жюли спит… некому!
– Я не разделяю вашу уверенность, дорогая Луиза, – заявил он. – И кстати, в данном случае я опасаюсь не Мари и не Жюли…
– Кого же?
На лице шотландца вдруг заиграла неопределенная улыбка, выражавшая не то насмешку, не то лицемерие, чего ни Мари, ни Жюли, ни Луиза не замечали за шевалье со времени его возвращения. Возможно, будь они предупреждены или более наблюдательны, они обратили бы внимание на это обстоятельство; но как им было догадаться, имея дело с самым лукавым и искусным дипломатом, где кончалась комедия, то есть игра, скрытность, притворство, и начиналась правда?
Он не отвечал и отвернулся; Луиза продолжала настаивать, внезапно всполошившись:
– Да кого же вы имеете в виду, кого? Кому интересно за нами следить?
– Именно это мне и хотелось бы знать, – поднимаясь, обронил он. – Да, я желал бы знать, что за существо, живущее под этой крышей, шпионит за нами. Несомненно, у нас есть скрытые враги, Луиза. Каковы их намерения? Что им от нас нужно? Понятия не имею… Зато вы, Луиза, вероятно, поможете мне угадать…
Луиза резко села в постели и смотрела на шевалье, не зная, что и думать.
У нее не было врагов в замке Монтань. Мари горячо ее любила, да и на Жюли у нее не было повода пожаловаться. Негритянки были с ней искренни, любезны, милы, а случалось, что и просто равнодушны. Нет, врага она ни в ком не видела.
