способны вычерпать… Многие так и не вернулись обратно. Нет, в море человеку без Бога нельзя. Но вычерпывать воду он все равно должен, тут уж никуда не денешься.
Я был и рыбаком, и моряком. Я рано ушел из дому. И обнаружил, что всюду одно и то же, всюду, где люди живут морем, — что на торговых судах, что на Большой Ньюфаундлендской банке. Там, на Большой Ньюфаундлендской банке, если рыбацкая шхуна попадает в туман, на ней начинают бить в колокол, чтобы предупредить другие суда. Туман там бывает плотный, белый, непроницаемый, и со всех сторон бьют в колокола.
Я помню, у нас в поселке некоторые ненавидели море. Особенно один рыбак, в ночь перед выходом в море он никогда не спал, никогда. Однажды его шхуна потерпела кораблекрушение, и он вместе с братом целую ночь держался на киле перевернутой лодки, пока их не нашли. Брат к тому времени уже умер, но они так крепко держались друг за друга, что спасатели с трудом оторвали мертвого от живого. С тех пор он боялся выходить в море. Все боялись, они знали, что там может случиться. Но выходили, словно их кто-то проклял. Артель за артелью. — Уголки рта у Джима опустились, лицо стало строгим и задумчивым. — Нет, Джейсон не знает, о чем говорит. Во время шторма или кораблекрушения человек вдруг понимает, что если раньше не верил в Бога, то теперь верит. Верит, иначе нельзя.
— Но ведь мы сейчас в море, — помолчав, сказал Давид. — В открытом море.
— Вот именно. — Джим повернулся к нему. — Мы в море. — Он улыбнулся. — Но я больше не рыбак. И не моряк. К счастью. У меня были способности к музыке. И с ее помощью я вырвался оттуда.
Давид задумался над рассказом Джима. Перед ними простиралось море. Здесь все было иначе, не так, как дома на Розенхюгелыитрассе в Вене.
Джим рассказал Давиду много историй и баек за этот рейс. Они поражали Давида, заставляли смеяться. Он никогда не слыхал ничего подобного.
С четверга по субботу «Титаник» прошел девятьсот морских миль.
История Спота
Спот сидел на койке, прислонившись головой к переборке. В каюте никого не было, наконец-то никого. До него не сразу дошло, что он один, впервые за последние дни, но он не знал, надолго ли. Музыканты внимательно следили за ним с первого вечера на борту.
Спокойным, решительным движением он достал из внутреннего кармана маленькую жестяную коробочку; в таких коробочках мужчины обычно держат нюхательный табак.
— Дорогая табакерочка, — ласково шепнул он, — дорогая моя табакерочка.
Он открыл ее — все было в порядке. Подтянув ноги так, что колени почти касались подбородка, Спот извлек из правого кармана зеркальце и тонкую трубочку. В коробочке вместе с кокаином лежало бритвенное лезвие. Но размельчать порошок не требовалось. Осторожно, легкими, точными движениями Спот насыпал на зеркальце чуть-чуть порошка и выровнял его в полоску.
— А теперь, — сказал он, почти не дыша, чтобы не сдуть порошок, — теперь, порошочек, теперь, мой снежочек… — Зеркальце было зажато между коленями, наклонившись вперед, Спот увидел в нем свои глаза, он вставил трубочку в ноздрю и зажал другую мизинцем левой руки. Глядя на себя, он чувствовал укоры совести. Но так и должно быть.
— Снежок грез, — проговорил он, глядя в глаза под белым порошком. Грудь у него стеснилась. Потом он без колебаний втянул в себя порошок. Внутри жгло, но он знал, что делает. Быстро вставив трубочку в другую ноздрю, он сделал еще один вдох, и последняя часть полоски исчезла у него в носу. Жжение заметно усилилось. Словно у него внутри лопнул какой-то пузырь.
— Ты взрослый человек, — вполголоса сказал он себе. — Уже не ребенок. И это не игрушки. Ты справишься. — Он вытащил трубочку и посмотрел на зеркальце. На нем осталось несколько крупинок порошка. Спот принес их в жертву Гелиосу, сдув на лампочку, висевшую на потолке.
— А теперь посмотрим, — сказал он. Пока сознание еще не покинуло его, он все аккуратно сложил и убрал в карманы.
Некоторое время он сидел неподвижно, все так же сжавшись. Где-то в нем и у него за спиной что-то росло и распускалось, словно цветок. Цветок этот был одновременно и холодный и теплый. Он рос и рос, пока не заполнил Спота целиком; после этого цветок продолжал расти и в конце концов заполнил все пространство. Спот вытянул ноги и удобно откинул голову назад. Откуда-то извне к нему стали приходить мысли и образы, это было приятное ощущение. Скоро пространство станет слишком тесным. Какое-то время он еще просидит так, но потом ему понадобится движение. Руки и ноги у него обессилели, тело напряглось, и его охватило чувство, в котором смешались и боль, и радость. Теперь он слышал и звуки. Вокруг посветлело.
Вообще Спот был дитя солнца, а вовсе не тот бледный, молчаливый, иронически улыбающийся человек ночи, за которого его всегда принимали. Внешность обманывала. На самом деле он не был и брюнетом; так лишь казалось после того, как он стал взрослым. Это была только видимость! На самом деле волосы у него были золотистые, светлые и легкие, а глаза — темные и ясные. Когда он теперь по утрам смотрелся в зеркало, он знал, что видит не себя, что это просто злой обман. Такое не могло быть правдой. Он видел не себя, это была какая-то ложь. Ложь с налитыми кровью глазами. Неправда, что у него темные жидкие волосы, которые он мажет помадой и зачесывает на косой пробор — это обман. И пенсне — тоже обман. Не говоря уже о носе. О носе лучше не думать. Внушительный, длинный, массивный кос свидетельствовал о какой-то зреющей в нем силе, которая рвалась наружу. Скулы тоже были массивные, как у изваяния. Но все это была ложь. Спот знал, что, когда он впервые осознал себя, впервые увидел себя в зеркале и понял, что это он, — перед ним был совсем другой человек. Маленький мальчик с золотистыми локонами и тупым носиком. Теперь же, глядя на себя, Спот напрасно искал мягкие черты лица. Хотя на самом деле под этой ложью его настоящее лицо было именно таким. Где-то в нем жил тот светловолосый мальчик, и этим все объяснялось. Сам же он просто изменил свою внешность. Очевидно, от этого мальчика и зависело все, что сформировало его лицо, заставило потемнеть волосы, а глаза — сузиться и помутнеть.
Да, он принадлежал солнцу. Бывали дни, когда Спот не мог смотреть на себя в зеркало. Хотя чаще все обходилось благополучно. Он еще мог работать, еще справлялся с ежедневной нагрузкой — еще
