Титаник. Псалом в конце пути

Эрик Фоснес Хансен Титаник. Псалом в конце пути

A te Katerina, perche ci sei[1]

АРФИСТ

Кто с хлебом слез своих не ел,
Кто в жизни целыми ночами
На ложе, плача, не сидел,
Тот незнаком с небесными властями.

Они нас в бытие манят —
Заводят слабость в преступленья
И после муками казнят:
Нет на земле проступка без отмщенья!

И. В. Гёте

(Перевод Ф. Тютчева)

СУДОВОЙ ОРКЕСТР НА БОРТУ RMS[2] «ТИТАНИК»

10–15 апреля 1912

ДЖЕЙСОН КАУАРД — капельмейстер Лондон

АЛЕКСАНДР БЕЖНИКОВ — первая скрипка Санкт-Петербург

ДЖЕЙМС РИЛ — альт Дублин

ЖОРЖ ДОННЕР — виолончель Париж

ДАВИД БЛЯЙЕРНШТЕРН — вторая скрипка Вена

ПЕТРОНИЙ ВИТТ — контрабас Рим

СПОТ ГАУПТМАН — фортепиано Место рождения неизвестно

Медленным потоком звуков и образов плывут века.
Проходят мимо люди и города.
Одни образы яркие и четкие, другие — словно скрыты туманом.
У каждого времени свои образы и свои звуки.

В одних временах слышится пафос гимнов, их музыка взмывает к небесному своду.
В других — скрежет железа, надрывные вопли и тихое, словно плач, бормотанье.
Медленно плывут они прочь, точно поток, несущий льдины.

И ты не в силах их удержать.
Они как смутные сновидения, как старинные иконы, на которых древними красками написаны чужие лица и времена.
У всех времен свои образы и свои звуки.

Это словно стихотворение, которое ты забыл.

И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря.

Иаков сказал: не отпушу Тебя,

пока не благословишь меня.

Бытие, 32,26

10 апреля 1912 г.

Лондон. Перед самым рассветом

Он вышел из парадного и вошел в утро.

Он думал: есть что-то неповторимое в том, чтобы идти одному по тихим утренним улицам, прощаясь с ними, уже находясь в пути. Всегда в пути. Еще рано, еще ты слышишь свои шаги по брусчатке. Еще не взошло солнце.

Улица идет под уклон, она спускается к Темзе. В руке у тебя — небольшой чемодан, под мышкой — футляр со скрипкой. И все. Идти легко. Ты сворачиваешь за угол, и тебе открывается небо на востоке.

Он шел. Вокруг громоздились городские здания; на рассвете они казались легкими и прозрачными. И почти парили в воздухе. А по улице, между домами, текли предутренние сумерки; синие, какими они бывают только в апреле, неуловимые, точно неведомый интервал. В такую рань на улице почти никого не было — несколько ночных пташек, два-три зеленщика со своими тележками, редкие утренние прохожие, он сам. Шаги по камням. Лица, прозрачные, как город, залитый этим светом. Он думал: и мое лицо сейчас тоже прозрачно.

Вскоре он был уже на углу.

Он думал: сегодня ты рано покинул пансион. Влажные, нечистые простыни. Еще один ночлег, еще одна постель, где тебе больше не ночевать. Тебя ждет все, и ты еще даже не знаешь, что именно. Как давно это началось! Сколько их уже было, этих рассветов и тихих улиц, в любое время года. Ты идешь через город и смотришь, как живут люди, видишь одежду и постельное белье, высохшее за ночь, оно висит на веревках и ждет. За окнами спят люди — дети, женщины, мужчины. Ты это знаешь. При небольшом усилии ты почти слышишь их дыхание. Ты знаешь это. Но понять не можешь. Тебе это чуждо. Это никогда не станет твоей участью. Раньше это сердило и пугало тебя, ты мог наговорить Бог знает что или убежать. Теперь все изменилось. Теперь это всего лишь твоя тайна, тебе от нее грустно, но ты счастлив.

Он замер на мгновение, словно перед зеркалом.

Потом свернул за угол. И увидел Темзу, бесцветную и спокойную. Над водой плыл легкий туман. Небо было залито таинственной синевой, но на востоке оно уже краснело. Он задержался на углу. Это его река, он вырос на Темзе, ему известны все ее цвета, звуки и запахи. Он знал: счастлив ребенок, чье детство проходит у большой реки.

Наконец взошло солнце. Он поставил на землю чемодан и футляр со скрипкой. И смотрел, как все