тебе горе, уже истек, – он перевел дыхание и увидел, как она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, как бы обороняясь от его слов. – Пора выйти наконец из этого тупика, в котором мы оба застряли, Марни!
– Но я больше не принадлежу тебе! – воскликнула она.
– Ты всегда принадлежала мне! – бросил он, наконец сдвигаясь с места и приблизившись к ней. Казалось, он готов взорваться от охватившего его напряжения. – Единственное, что ты сделала сегодня, это избавила меня от необходимости что-то изобретать, чтобы вернуть тебя!
– Используя Джеми? – сказала она. – Используя слабого для помощи сильному?
Гай коротко кивнул головой, совершенно не обидевшись.
– Точно так же, как и Джеми использует твою силу, чтобы подпереть свою собственную слабость, Марни. Так что, это еще как посмотреть, моя дорогая.
– А Клэр?
– Клэр – это твоя слабость, Марни, – заявил Гай, – не моя. И даже не Джеми. Интересно, отчего это?
Марни отвела взгляд от его проницательных глаз, не желая признаваться в этой слабости, которую она действительно питала к своей невестке.
– Так в каком же качестве я должна стать твоей собственностью на этот раз, Гай? – с горечью спросила она, понимая наконец и признавая, что полностью находится в его власти. Она подняла голову, чтобы он увидел выражение холодного презрения на ее лице, которое, в свою очередь, заставило его помрачнеть. – Жены или любовницы? – продолжала она. – Дело даже не в том, которая из нас будет играть большую роль в твоей жизни, – добавила она, желая его уязвить, – но твой отец не согласится ни на что другое, кроме как на официальный брак между нами, и ты это прекрасно знаешь.
– Ну, значит, ради моего отца, – пожал он плечами, как будто для него это не имело никакого значения, – мы опять станем мужем и женой – в сущности, за эти четыре года я и не расценивал иначе наши отношения, – добавил он сухо.
Марни презрительно скривила губы.
– Если учитывать твое поведение за эти четыре года, как и за то время, что мы были в браке, Гай, то тебе уже можно было бы раз двадцать предъявить обвинение в супружеской измене, – она вызывающе взглянула на него. – А может быть, не двадцать, а тридцать или даже сорок?
– Дрянь! – воскликнул он. – И ты еще о чем-то там говоришь! Место жены – рядом с мужем, ее задача – согревать его постель и удовлетворять его потребности! А твое пренебрежение всем этим не дает тебе права интересоваться тем, каким образом я удовлетворяю свои потребности, причем ни сейчас, ни в будущем!
– Понятно, – фыркнула она, – тогда то, что позволено гусаку, позволено и гусыне – и не забывайте об этом, мистер Дамский Угодник Фрабоса, когда начнете крутить свои романчики. Возможно, я и буду опять в твоей власти, но лишь на то время, которое мне понадобится для того, чтобы доказать, какой ты негодяй!
– Поаккуратней выбирай слова, Марни! – процедил он, дрожа от злости всем телом и грубо хватая ее за плечи. – Я давно терплю твои оскорбления, но я уже сторицей заплатил за все свои прегрешения и больше платить не собираюсь!
Горя и дрожа всем телом от копившихся годами обид, чувствуя и ненависть, и волнение от его физической близости, Марни бросила на него взгляд, полный презрения.
– «И прилепись ко мне, женщина, – произнесла она надменно, – поскольку я – твой супруг и повелитель!».
– Вот именно, – прошипел он, буквально вытаскивая ее из кресла. – Вот именно! И прекрати меня злить. – Он оттолкнул ее от себя и выпрямился. – Прими неизбежное с тем достоинством, которое, как я помню, тебе когда-то было присуще. Наконец-то все позади, и я чрезвычайно доволен. И с этого момента мы с тобой – одно целое, и я больше не желаю слышать твоих оскорблений – ты меня поняла?
Она слишком хорошо поняла его, ее злость сменилась глубокой печалью: это было полное поражение.
Он довольно долго простоял так, нависая над ней, не спуская глаз с ее склоненной головы. Ее понурый вид был настолько несовместим с той Марни, которую он знал, любил и с которой боролся, что вся его решимость куда-то улетучилась. Наконец, нервы не выдержали, и с глубоким вздохом, вырвавшимся из самой глубины сердца, он отвернулся от нее и, не говоря ни слова, вышел, громко захлопнув за собой дверь.
4
Марни вздохнула и откинулась на мягкие подушки дивана, закрыв глаза.
Значит так, с горечью подумала она. После четырех лет относительно спокойного и благополучного существования она возвращается к человеку, способному превратить ее жизнь в сущий ад во второй раз. Когда она жила с Гаем, это тоже не было сплошным праздником. У него был слишком переменчивый характер, чтобы с ним можно было чувствовать себя спокойно. А ее вспыльчивая натура лишь подливала масла в огонь. Единственным местом, где они приходили к полному согласию и взаимопониманию, была постель, но даже этого в конце концов оказалось недостаточно.
Неужели он считает, что, насильно вернув ее, он автоматически залечивает все нанесенные ей раны? – думала она возмущенно. Или же просто это его больше не волнует теперь, когда он вернул ее туда, где ей надлежало находиться? Да, он очень самолюбив, и, уйдя от него тогда, она нанесла его самолюбию сильный удар. Получая ее назад, он компенсировал этот удар, доказывал, что неуязвимый Гай Фрабоса по-прежнему имеет то, что он желает иметь.
Он вернулся в комнату. Марни уже пришла в себя. Она поднялась с дивана.
– Мне нужно пройти в ванную, – сказала она холодно.
– Ну конечно, – кивнул он.
Теперь, когда основное сражение закончилось, между ними возникла напряженность какого-то другого порядка. Он открыл для нее дверь, пропустил вперед и проводил до комнаты в другом конце небольшого холла. Войдя туда, она увидела, что это спальня.
– Там к ней примыкает и ванная, и все остальное, – сообщил он ей. – Это в другом конце спальни. А пока ты приводишь себя в порядок, я закажу что-нибудь на ужин.
Он опять кивнул и исчез, прикрыв за собой дверь. Марни с облегчением вздохнула.
Когда она снова вошла в гостиную, Гай разговаривал по телефону. Тон был холодный, резкий и надменный – он всегда разговаривал так со своими подчиненными. Она улыбнулась, представив, что он говорит с той самой женщиной-автоответчиком, с которой она разговаривала утром. Ей доставляло довольствие осознавать, что уж таким тоном он никогда не разговаривает с ней – слава Богу, – поскольку от одного только звука его голоса у нее мурашки бегали по телу.
Он не заметил ее возвращения, его темноволосая голова склонилась, как будто он рассматривал свои превосходно начищенные ботинки ручной работы, рука лежала на большом письменном столе – непременном атрибуте гостиничных номеров, в которых он останавливался. Переступив порог, она остановилась. Она не могла не оценить глазами художницы его длинную поджарую фигуру.
Он не очень изменился за эти пять лет; взгляд ее скользнул по его длинным ногам, обтянутым модными брюками из дорогой шерстяной ткани, острыми стрелками, которые еще сильнее подчеркивали мускулистость его узких, сильных бедер.
Когда-то она рисовала его в самых разных обличьях. Чаще всего она изображала его в виде энергичного гонщика в серебристом облегающем костюме и большом шлеме, закрывавшем все лицо, кроме глаз. Они сверкали из отверстия, которое закрывалось пластиковой прозрачной пластиной, когда он вел гонку. Сейчас же в них читалось предвкушение ожидавшего его испытания. Затем была шуточная картинка, где она изобразила его этаким сибаритом, лениво вытянувшимся в кресле в слегка запахнутом на голом теле халате, с растрепанными волосами и суточной щетиной на квадратном подбородке. Он уткнулся в
