Выбравшись изо рва, Литс отряхнулся и махнул рукой, давая знать, что можно начинать. Бульдозер начал сбрасывать землю в ров, и Литс несколько секунд смотрел, как она засыпает тела.
— Вот так? И это все?
Он обернулся. Позади него стояла Сьюзен.
— Сьюзен, я… это просто… — и у него снова кончились слова. Она безучастно посмотрела на него. У него за спиной бульдозер ровнял мягкую землю, переваливаясь и катаясь взад-вперед.
— Так уж получилось, — сказал он. — Мне очень жаль. Сьюзен продолжала смотреть на него.
— Никто из нас ничего не мог сделать. Я чувствую себя в ответе за это. Он прошел так далеко.
При солнечном свете он увидел, каким бесцветным стало ее лицо. Судя по виду, ей совершенно необходимо было выспаться. Работа с умирающими, с жертвами была ужасной, невыносимой, и это, должно быть, пожирало ее, потому что она выглядела больной. На ее верхней губе блестели капельки пота.
— Все, к чему ты прикасаешься, — сказала Сьюзен, — превращается в смерть, разве не так?
Ответа на это у Литса не было. Он просто стоял и смотрел, как она уходит.
Но конечно, была еще записка.
Он не забыл о ней, но потребовалось какое-то время, чтобы найти среди пленников человека, который мог бы ее прочитать.
У Литса болела голова, а Тони сгорал от нетерпения, и переводчик, бойкий молодой польский коммунист, прежде чем перевести записку, выцыганил у них две пачки сигарет «Лаки».
— Не слишком-то много, — заметил Литс, вручая сигареты и чувствуя себя обманутым.
— Вы спросили, я ответил, — огрызнулся парень.
— Это явно не стоило смерти.
— Он умер не из-за этого. С ним просто случился несчастный случай. Несчастные случаи — одна из характерных черт войны, разве ты не понял? — сказал Тони. — Это, наверное, какое-то кодовое название.
Они сидели в кабинете, где проводились допросы. Литс пытался прочистить свои мозги. У него перед глазами все еще стоял товарный двор, полный трупов; растерзанный до неузнаваемости Шмуль, лежащий в пыли; груды тел под химическим снегом; Сьюзен в своей медицинской форме и ее обвиняющие глаза.
Он снова посмотрел на это слово. Оно должно было иметь какое-то особое значение, какой-то второй смысл. Оно не могло быть случайным.
— А у них нет эсэсовской дивизии под названием «Нибелунги»?
— Тридцать седьмая, — подтвердил Тони. — Механизированное пехотное соединение. Третьеразрядное: новобранцы и ограниченно годные. Сейчас где-то в Пруссии воюет с русскими. Но это не то. Это должна быть от начала до конца операция «Мертвой головы». Репп и защитники пункта номер одиннадцать. «Мертвая голова» — это ведь старые нацисты, можно сказать, элита, одно из первых соединений СС. У них очень давняя история, восходит еще к самому началу лагерной системы. Они избегают посредственностей вроде Тридцать седьмой дивизии.
— Наверняка.
— Вообще-то это вполне обычное для Германии название. Кстати, улица между этим прелестным местом и собственно городом Дахау называется Нибелунгенштрассе. Разве не любопытно?
— А что, если… — начал Литс.
— Нет-нет, это просто забавное совпадение, я тебе гарантирую. Нет, в нашем названии кроется шутка. Этакий грубоватый немецкий юмор. Здесь чувствуется рука великого остряка, шутника.
— Что-то я не улавливаю…
— И в самом деле, это довольно-таки умно, — заметил Тони Литс, не поспевавший за ходом его мысли, нуждался в разъяснениях.
— Так какая у нас отправная точка? — спросил он.
— Опера.
— Ах да, Вагнера, кажется? Какая-то длиннющая вещь, на несколько часов. Как-то связана с кольцом.
— Верно. «Кольцо Нибелунга». Великий герой по имени Зигфрид крадет это кольцо. Вот тут-то и скрыта шутка. Репп — это Зигфрид.
— А кто такие Нибелунги? — поинтересовался Литс.
— Я к этому и веду, — улыбнулся Тони. — Нибелунги, мой друг, это племя карликов из старых сказок. Они живут под землей и охраняют сокровища.
24
Где же она?
Репп посмотрел на часы. Прошло два часа, ее нет уже два часа!
Он находился на верхнем этаже. Слегка отдернул занавеску на окне и выглянул на улицу, стараясь заглянуть как можно дальше. Ничего. За последние несколько минут он делал это уже раз десять, и каждый раз наградой ему было одно и то же: ничего.
Он чувствовал, что его гражданская одежда стала теплой и влажной. Ему было никак не привыкнуть к ней. Туфли, черт бы их побрал, тоже не подходили, эти тупоносые ботинки с зернистой поверхностью натерли ему мозоль на пятке. И теперь он хромал! Замурованный в этом паршивом маленьком домике, он начал разваливаться на части; он болтался из угла в угол в чужой одежде, с головной болью и расстройством желудка, в плохом настроении и с мозолью на пятке. Он просыпался по ночам в холодном поту. Он прислушивался к звукам и шарахался от тени.
Он вообще не создан для таких дел — для покорного ожидания в нетронутом войной жилом квартале.
Репп откинулся назад и достал пачку сигарет.
Он снова выглянул в окошко, хотя прошло всего несколько секунд.
И увидел, как из-за угла вывернул грузовик.
Это был военный автомобиль, который медленно ехал по Нойгассе, направляясь в сторону Реппа. Большая машина, выкрашена по их моде в темно-зеленый цвет, размером примерно с «опель-блиц», на капоте нахальная белая звезда. Солдаты, похоже, сгрудились сзади; он видел, как подпрыгивают их шлемы в такт движению автомобиля.
Репп отпрянул от окна, и в его руке тут же появился Р-38.
Он передернул затвор пистолета… и внезапно почувствовал себя совершенно спокойным. Его как будто освободили от огромной тяжести. Головную боль как рукой сняло. Он знал, что в пистолете семь патронов. Ладно, если он стоит всего шестерых, то пусть так и будет. Последний патрон он сохранит для собственного виска. В какой-то краткий момент Репп пожалел, что с ним нет его формы. Она намного лучше, чем этот глупый наряд: банкирские штаны, белая рубашка, ботинки, которые ему не подходят, — ну вылитый гангстер.
Его дыхание стало тяжелым. Он притаился на лестнице. Звук автомобильного мотора раздавался уже совсем рядом с домом. Его палец лег на предохранитель на рукоятке пистолета. Оружие в руке казалось холодным и большим. Сердце сильно колотилось. Репп знал, что грузовик скоро остановится и послышится топот бегущих ног, когда взвод начнет выскакивать из машины. Он был полностью готов.
«…Доводим до сведения гражданских лиц, что комендантский час начинается в шесть часов вечера. Повторяю объявление. Доводим до сведения гражданских лиц, что комендантский час начинается в шесть часов вечера. Появившиеся на улице после шести часов вечера будут задерживаться».
Когда грузовик поравнялся с домом, голос из громкоговорителя гремел, как артиллерийский снаряд, дрожал в деревянных стенах, заставлял звенеть окна. Потом он стал удаляться и становился все тише, пока не заглох совсем.
