— Они, наверное, выводят их на улицу по ночам.
— Во двор, на полчаса сразу после полуночи… Это за стеной. Но человек с винтовкой может достать их из гор.
— Их там должно быть двадцать шесть человек, правильно?
— Да, капитан.
— Так что ему не надо беспокоиться о том, чтобы убрать именно того, кого надо.
— Да, майор. В этом вся и прелесть. Ему не надо знать, который именно. Он убьет их всех.
— И как они назвали его? Я имею в виду, это оружие?
— «Вампир».
— «Вампир», — повторил Литс по-английски.
— У них были большие трудности с весом. Фольмерхаузен много потрудился над весом. Оружие должно было быть легким, потому что Репп понесет его по горам. Там нет дорог.
— И как он решил эту задачу?
— Я не уверен в технических аспектах. Что-то связанное с солнцем. Он выставляет пластинки на солнце, и они становятся более светочувствительными. Таким образом, ему нужно меньше энергии и надо нести меньше батарей. Это гениально.
— Сколько денег получит Репп? — поинтересовался Тони.
— Откуда вы знаете? — удивился Айхманн.
— Бросьте, мы не такие уж глупые. Если на кону стоят такие деньги, он не будет тем единственным парнем, который рискует своей шеей только ради идеологических соображений.
— Он вел себя скромно. Делал вид, что его это не интересует. Говорил, что это будет его ответ на поражение. Поражение Германии. Так что рейхсфюреру пришлось надавить на него. Но ему не пришлось давить слишком сильно.
— И сколько?
— Миллион. Миллион американских долларов. Если у него получится, он обретет весь мир. — Айхманн откинулся на спинку стула. — Ну вот. Это все. Я продал вам Реппа.
— Не совсем все. Когда?
— Я же сказал, что не знаю.
— Знаете, — возразил Литс — Все, что вы нам рассказали, не имеет смысла, пока мы не знаем когда.
— Сегодня я нарушил все клятвы, которые когда-либо давал.
— Плевать я хотел на все ваши паршивые клятвы. Когда? Когда?
— Это моя козырная карта. Мне нужно письмо, свидетельствующее о том, как я был вам полезен. Адресуйте его местному коменданту. Некоторая часть офицеров уже была отправлена в большие лагеря военнопленных, откуда они явно будут освобождены при первом удобном случае. Я только хочу попасть туда. Я не сделал ничего дурного.
— Вы специально все так разыграли. Провели нас по всему пути и остановились у финиша, да?
Немецкий офицер спокойно посмотрел на него.
— Я тоже не глупый парень.
У него даже оказались подготовленными листок бумаги и ручка.
— Я бы не стал ничего писать, — сказал Тони. — Мы не знаем, к чему клонит эта птичка. Мы и сами скоро все выясним. Должны быть какие-то документы…
Но Литс уже писал краткую записку «Всем, кто имеет к этому отношение», подтверждая в ней устойчивый моральный характер немца. Он подписал ее, поставил дату и протянул немцу.
— Спасибо, — поблагодарил Айхманн.
— Ну а теперь, когда?
— В ту ночь, когда он сможет передвигаться с абсолютной свободой. В ночь, когда контрмеры будут невозможны. В ночь, когда никто не будет думать о войне.
Литс уставился на него.
С пронзительным криком в комнату ворвался Роджер. Он прогарцевал мимо немца, хлопнул его по плечу, потом схватил Литса в объятия и протанцевал с ним несколько па, после чего взахлеб объявил, что в небе полно самолетов, спиртное булькает и все смеются. Он кричал что-то вроде «римс, римс!».
«Это он о бумаге, что ли?»[28] — в недоумении подумал Литс.
— У меня свидание, — объявил Роджер. — Такая миленькая девушка!
— Роджер! — взорвался Литс.
— Все кончено. Проклятая Вторая мировая война окончена. Они подписали капитуляцию в Реймсе. Мы это пропустили, потому что были в дороге.
Литс перевел взгляд с парня на Айхманна, который сидел суровый и мрачный, затем с Айхманна на дверь, за которой было окно. Взволнованный Тони вставал и вызывал полицейского, чтобы тот забрал немца, а Роджер сообщал, что он влюблен, он влюблен, а за окном Литс заметил заходящее солнце и наступление немецкой ночи.
28
Репп внезапно проснулся: где-то стреляли.
Он скатился с кровати и быстро подошел к окну. Мельком взглянул на часы и увидел, что нет еще и девяти. Маргарита недовольно заворочалась под одеялом; ее волосы разметались по подушке, одна стройная босая нога свисала с кровати.
Репп ничего не мог разглядеть в ярком свете. Ружейная пальба снова резко ударила по ушам. Мощный залп. Бой? Он что-то вспомнил о том, что немецкие солдаты должны были сегодня куда-то явиться. Может быть, некоторые решили вести себя более достойным образом и война наконец-то пришла и в Констанц? Но потом он сообразил, что могло произойти, и холодный палец на мгновение надавил ему на сердце.
Он включил радио. На немецкой волне ничего. По расписанию раньше полудня передач не будет. Репп начал крутить ручку настройки и поймал возбужденную болтовню на английском и итальянском языках, которых не понимал.
Наконец он натолкнулся на франко-говорящую станцию. Эта фраза была ему знакома с 1940 года. Тогда он мечтал о том, как увидит ее написанной на стенах.
«A nous la victoire».
«Победа за нами».
Зазвучала «Марсельеза». Репп выключил радио, когда Маргарита подняла голову с припухшим от сна лицом. Мягкая грудь с розовым кончиком колыхнулась, когда она поднялась с кровати.
— Что это? — спросила она.
— Время идти, — ответил Репп.
Он на восемь часов опережал Литса.
Репп еще раз взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел преуспевающий стройный гражданский человек, недавно принявший ванну, чисто выбритый, с зачесанными назад набриолиненными волосами. Из нагрудного кармана хорошо скроенного элегантного костюма торчал накрахмаленный хрустящий платочек, поверх лоснящейся белой рубашки был завязан аккуратный галстук. Он с трудом узнал в этом изображении себя самого, с такими румяными щеками и глазами, застывшими на бледно-розовом лице.
— Ты выглядишь как кинозвезда, — сказала Маргарита. — Я даже не представляла, какой ты красавчик.
И все же в лучах света, играющих у него на лбу, он заметил, что там стали собираться бусинки пота. Приближалась граница, кошмарный переход.
— Репп. В последний раз, — сказала она. — Останься. Или перейди границу и спрячься где-нибудь в
