Мать ничего не сказала в ответ, но ее лицо изменилось, она вся застыла, хоть и не сделала ни единого движения.
— Как ты думаешь, мама, он имел к этому отношение? — заговорила Одрианна. — Ты никогда не рассказывала мне об этом, и мне казалось, что ты так не считаешь, однако у тебя было основание полагать, что на него обратили внимание не случайно. Ведь именно он просматривал документы о качестве пороха. И это он давал разрешение на его использование. Знаю, ты защищаешь его, но…
Мама тяжело вздохнула, словно груз, от которого она совсем недавно избавилась, вновь опустился на ее душу. Она подняла на Одрианну глаза, но то не были глаза матери. Ее взгляд стал более честным.
— Он беспокоился, — произнесла она. — Я видела, что весь этот скандал кажется ему похоронным звоном. Он угасал у меня на глазах… Отец часто подолгу предавался меланхолии. Да, он скрывал ее от тебя и от Сары, но был не в состоянии скрыть от меня. Таким его сделала война. Им овладело мрачное настроение, и он никак не мог избавиться от него. Из-за этого отец даже со мной перестал разговаривать.
— Стало быть, он никогда не говорил тебе о своей невиновности? — спросила Одрианна.
— Думаю, он боялся того, что и в самом деле виновен, — ответила миссис Келмслей. — Помню, уже давно, еще до того, как эта история вышла наружу, но в армии уже обо всем знали, он вместе со мной все пытался вспомнить, что же могло произойти, мог ли он совершить такую ошибку. «Ошибку, должно быть, совершили в арсенале, — часто повторял он. — В моей конторе не давали разрешение на использование плохого пороха».
— Тогда понятно, почему он отрицал свою вину. — В сердце Одрианны затеплилась надежда. Мать описала не виновного человека, который боялся, что его обвинят в преступлении, а человека честного, опасавшегося, что он мог совершить ошибку.
— Понимаешь, Одрианна, он не был уверен, — проговорила мать. — И тревога его не оставляла. Меланхолия охватывала его и оставалась надолго.
— Да, но его преследовали, его обвиняли! Понятно, почему он впадал в меланхолию, — заметила Одрианна. — И теперь я уверена, что ты, несмотря ни на что, считала его невиновным.
Одрианна ждала, как мать отреагирует на ее слова, ее сердце тяжело заколотилось и заныло. Однако молчание затягивалось, Одрианна чувствовала, что самообладание оставляет ее, уступая место отчаянию.
— Так ты верила в то, что он невиновен, или нет, мама? — наконец, не выдержав, спросила Одрианна.
Глаза матери затуманились, словно она пыталась заглянуть в собственную душу и сердце, чтобы увидеть там ответ на этот вопрос. Но вскоре глаза потеплели и засияли, а взгляд стал именно таким, каким матери смотрят на своих дочерей.
— Разумеется, я верила в это и до сих пор верю, — сказала она. — В конце концов, я его жена.
— Ты не должна была этого делать, — недовольно проговорила Дафна, разравнивая мотыгой землю вокруг розового куста. — О чем только ты думала, Селия?
— По ее словам, это сработало, — сказала Селия, вскапывающая землю с другой стороны. — Одрианна, ты должна мне десять фунтов, которые я отдала своей матери.
— Твоя мать заплатила десять фунтов в тех борделях, чтобы мне помогли найти Домино? — удивилась Одрианна.
— Я уж не знаю, сколько она им заплатила, — ответила Селия. — Но мы должны отдать ей именно столько.
Выпрямившись, Дафна внимательно посмотрела на Селию из-под полей своей соломенной шляпы.
Одрианна подозревала, что Дафне хотелось бы узнать, что обо всем этом думает сама Одрианна.
— А где ты взяла десять фунтов, Селия? — полюбопытствовала Дафна.
Селия стала внимательнейшим образом рассматривать веточки кустов.
— Надеюсь, ты не взяла их взаймы? — промолвила Дафна. — Тебе известно правило: мы не делаем долгов.
Селия театрально вздохнула.
— Человек не может брать взаймы у собственной матери, — протянула она. — Она заплатила им, и я должна вернуть ей деньги. Мама была счастлива узнать, что я согласна на такой поворот событий.
Они вновь взялись за работу. Направляясь к ним в этот чудесный день, Одрианна заранее знала, что подруги будут работать в саду. Поэтому он и сама облачилась в подходящую одежду: надела старые короткие сапожки, простое платье и взяла у своих бывших соседок взаймы фартук.
Ей было необходимо побыть в компании подруг сегодня, но мыслями она все время возвращалась к вчерашнему разговору с матерью. Одрианна все повторяла себе, что отправилась к ней за правдой, однако теперь она поняла, что сомнения вновь вернулись к ней. И лишь сейчас, несмотря на последние слова мамы, которые та была просто обязана произнести, Одрианна поняла, что единственный человек, который никогда не верил в то, что Хорас Келмслей виновен в порче пороха, — это она сама.
И вот единственный сторонник ее отца вновь потерял уверенность в его невиновности. Хотя справедливости ради стоило сказать, что сердцем Одрианна все равно не могла принять его вину.
Солнце приятно припекало, и все женщины в шляпах и перчатках склонились над растениями. Вокруг розовых кустов вырос широкий ряд крупных тюльпанов. Бархатные головки цветов еще не начали терять лепестки и представляли собой восхитительное зрелище.
Сквозь окна оранжереи можно было видеть Лиззи, колдовавшую над подносом с семенами, которые она возродила к жизни. Когда она выйдет к ним, они уже не смогут спокойно говорить на эту тему, ведь Лиззи ничего не знала о матери Селии.
— Мне очень жаль, что рассказ Домино огорчил тебя, Одрианна, — промолвила Дафна, осторожно разрыхляя землю. — И я знаю, что ты по-прежнему веришь в то, что твой отец невиновен.
Как это похоже на Дафну — знать, о чем она думает! И все же Одрианна понимала, что Дафна коснулась важной темы, связанной с силой человеческого духа. Потому что, несмотря на чьи-то инстинкты и чувства, человек должен сам решать, что ему следует думать о ком-то. Возможно, хуже всего, когда кто-то чувствует себя глупцом из-за того, что ошибается и верит в хорошее. Не исключено, что именно из-за этого сама Одрианна никак не могла принять то, что другим казалось очевидным.
Дверь оранжереи распахнулась, и к ним вышла Лиззи с подносом в руках. Подойдя к большому стеклянному ящику для выращивания рассады, она открыла крышку, легла на землю и засунула в ящик свой поднос.
Одрианна оглядела подруг. Маркиза Уиттонбери оказалась права: несколько молодых матрон из ее нового мира перестали приглашать ее к себе, однако, несмотря на это, она постепенно начинала вливаться в светские круги. И бывало, смеялась над чем-то, не думая о том, можно это делать или нет.
Но того, что было раньше, уже не вернешь. И никакие новые подруги не заменят ей старых.
Одрианна наклонилась, чтобы вынуть из земли большой кусок торфа.
— Кажется, я влюбилась, — произнесла она.
Эти слова, произнесенные вслух, поразили и напугали ее. И сказать об этом она могла только этим женщинам. Никому другому такого признания она сделать не сможет.
Наступила тишина — было слышно лишь пение птиц и шорох прошлогодних листьев. Подняв голову, Одрианна увидела три пары глаз, устремленных на нее.
— Боже мой! — выдохнула Лиззи. — Но это же глупо!
— Учитывая, какие обстоятельства вынудили меня вступить в этот союз, ты вообще-то права, — кивнула Одрианна. — Однако так оно и есть.
— И вовсе это не глупо, — возразила Дафна. — Почему ты так считаешь?
— Это может быть глупо лишь в том случае, если ты ждешь ответной любви, — произнесла Лиззи. — Ведь брак, замужество — это нечто иное, совершенно иное! А его имя в скандальной прессе все еще связывают с именами некоторых женщин. Но если ты готова принять такое положение в вашем неравном браке, то жизнь может быть вполне сносной, мне кажется.
— А я считаю, что влюбиться — это хорошо, — промолвила Селия. — Даже если любовь причиняет тебе боль, ведь, будучи влюбленной, ты понимаешь, что еще не умерла. Так что я рада за тебя. Поэтому я
