офицером полиции Ноттингемшира,[5] инспектором уголовного розыска с тридцатилетним стажем, состоял в браке, который длился более половины этого срока, имел дочь четырнадцати лет, и вдруг, совершенно внезапно – или это ему так казалось? – сдался, вышел в отставку и бросил всех и вся.
В стремлении убежать как можно дальше он случайно обнаружил это место, да здесь и остался. Две комнаты наверху, две внизу плюс еще кое-что немногое; мощенные каменными плитами полы, каменные стены; солнечный свет, когда падал соответствующим образом, пронизывал весь дом от фасада до задней стены. Если не считать поздравительных открыток, он никому не писал, а через некоторое время даже и про открытки забыл. Зато много читал. Попробовал Лоуренса, но скоро бросил. Нашел под лестницей небольшой запас книжек в отсыревших бумажных обложках: Пристли, Дюморье, Дорнфорд Йейтс. Когда и эти были прочитаны, он стал подбирать книги, оставшиеся после распродаж в церкви и прочих подобных мероприятий. Морские рассказы, как обнаружилось, нравились ему теперь более всего. Фористер, Риман (Александер Кент). В последнее время он пристрастился к книгам Х.Э. Бейтса. [6]
Он и сам поражался, что его, более двадцати лет почти не бравшего в руки книг, так увлекают эти истории; буквально затягивают, заставляя забывать обо всем на свете.
Вечерами иногда он включал радио, чтобы услышать хоть чьи-то голоса, но помнил при этом, что ему не нужно будет никому отвечать ни на какие вопросы.
Остановившись сразу за последним коттеджем, он дождался, когда Кэтрин, миновав поворот, появилась в поле зрения.
На ней были легкие прогулочные ботинки, носки поверх светло-зеленых колготок, кордовая юбка до колен, более темного оттенка, взятый у кого-то взаймы анорак, на несколько размеров больше, чем нужно, с расстегнутой «молнией». Увидев Элдера, она ускорила шаг и последний десяток ярдов преодолела бегом; ее волосы, каштановые и чуть вьющиеся, развевались позади так же, как когда-то у ее матери.
– Папа!
– Кэт!
Он немного опасался некоторой ее скованности или застенчивости. Сколько они не виделись? Шесть месяцев? Даже больше. В последний раз они встречались прошлым летом, в Ноттингемшире это было, и накоротке. Но нет, она крепко обняла его, прижалась, и он ощутил под всеми одежками ее косточки, такие маленькие и хрупкие. Ее лицо, где-то внизу, прижималось к его груди, и он медленно, закрыв глаза, наклонился и прижался лицом к ее голове, тут же вспомнив, как пахли ее волосы, когда ей было два или три годика.
– Пошли, – сказал он, отпуская ее и отступая назад. – Пошли в дом.
Кэтрин не представляла, что ее здесь ждет: кучи нестираного белья и дырявые носки, пустые банки из-под пива, немытая посуда? Домик семи гномов до того, как туда явилась Белоснежка? Одинокий мужчина, совершенно опустившийся? Но нет, все здесь было в полном порядке и на своих местах; чашка с блюдцем, тарелка и миска, вымытые после утреннего чая, стояли в сушке, дожидаясь, когда их уберут. Конечно, он предпринял некоторые усилия перед ее приездом: все пропылесосил, прибрал, вытер пыль.
– Чай или кофе? Не растворимый кофе, настоящий, из зерен.
Кэтрин стряхнула с плеч свой анорак и повесила его на спинку кресла.
– Ты же не пьешь кофе. Ты же всегда терпеть не мог его запах.
– Ну, вкусы меняются…
Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц:
– Чаю бы неплохо выпить.
– У меня байховый, «Пи-джи типс».
– Да все равно.
Пока отец возился на кухне, Кэтрин прошлась по дому. Мебель ему досталась вместе с домом, решила она, мебель того сорта, что всегда огромными грудами валяется под объявлениями о выезде. Занавеси в цветочек, тростниковые циновки на полу. Книжный шкаф, битком набитый книжками в бумажных переплетах. Тяжелый обеденный стол, там и сям украшенный круглыми следами от посуды и с царапиной на одной стороне. На узкой каминной полке фотография в простой черной рамке – она сама в возрасте четырнадцати лет, незадолго до того, как все у них развалилось; на решетке камина заранее приготовлены дрова, уголь и бумага для растопки. Ни стерео, ни телевизора. Наверху дверь в комнату отца была распахнута настежь: виднелась кровать, аккуратно застеленная стеганым одеялом, взбитые подушки; на небольшом столике – радиобудильник, лампа, пустой стакан, книга.
– Кэтрин, чай готов.
Бросив свой рюкзак на односпальную кровать в соседней комнате, она спустилась вниз.
Было достаточно тепло, чтобы посидеть в небольшом садике позади дома, бриз с моря был свежий, но не слишком холодный. Конец апреля – солнце еще высоко в небе, но почти не греет. В конце садика виднелась низкая каменная стена, уходящая в поле, где паслась скотина – белые и черные туши, низко опустившие головы. На ветвях стоящего неподалеку дерева пронзительно трещали две сороки.
– Ну как доехала?
– Отлично.
– Последний отрезок – автобусом или поездом?
– Ни то, ни другое.
– Это как?
– Голосовала.
– Как?
Кэтрин вздохнула:
– Ловила попутные. Добралась на них до самого Пензанса, а уже оттуда – автобусом.
– Я же послал тебе денег на дорогу.
– Да вот они. – Она привстала со стула. – Можешь забрать назад.
– Да я вовсе не это имел в виду.
– А что?
– Я про попутки. Это небезопасно. И нет никакой необходимости… Это же…
– Да ладно тебе, это вполне безопасно. Я же доехала, сам видишь. В целости и сохранности.
– Обратно поедешь поездом. Даже если мне самому придется тебя на него посадить.
– Хорошо.
– Я серьезно, Кэтрин.
– Я тоже. Хорошо.
Но при этом она улыбалась, а вовсе не хмурилась, как бывало когда-то.
– Как чай? – спросил Элдер.
Кэтрин пожала плечами:
– Чай как чай.
Они брели по узкой тропинке между полями, мимо ферм, туда, где утес нависал над морем.
– Так чем ты тут занимаешься целыми днями? – Она широко развела руки. – Рыбу ловишь?
– Не совсем. – Иной раз он выбирался в Ньюлин, посмотреть, как разгружают свежий улов, покупал себе макрель или камбалу и привозил ее домой.
– Я бы с ума здесь сошла. Через неделю.
Элдер улыбнулся:
– Посмотрим.
– Пап, я столько здесь не останусь.
– Я знаю. – Он-то надеялся, что она поживет у него подольше.
– У нас будет вечеринка, в субботу. И я хочу там быть.
Элдер указал ей, куда ведет тропинка между двумя скальными выступами:
