суждено было случиться, — горько рассмеявшись, лорд закашлялся. — Я искал тут гордый народ, а нашел лишь горстку оппортунистов. Они предпочтут резать глотки друг другу, чем своим врагам.
И вновь в нос Никколо ударил тот самый запах. «Это же яд», — вдруг понял он.
— Сейчас это уже неважно. Я подозреваю, что тебя отравили. Так же, как и Китса.
— Китса? Перси писал мне, что он умер после плохого отзыва на его книгу. Тогда мне показалось это сомнительным.
— Нет, Перси сделал его одним из вас… вернее, из нас. Это и стало его смертным приговором.
С трудом приподнявшись, Байрон опустил Никколо руку на плечо, и юноша увидел, как в горячечных глаза поэта ведут борьбу фатализм и какая-то дикая, неукротимая энергия, которой не было имени.
— Плевать, умру ли я от яда или из-за этих проклятых болот. Я хочу тебе кое-что сказать перед смертью…
— Но ты не умрешь! — Это была и мольба, и приказ.
— Послушай меня, — Байрон лишь покачал головой. — Я оказал тебе плохую услугу.
Никколо удивленно нахмурился.
— В Колони, — продолжил лорд. — Тогда я сказал, что тебе нельзя больше видеться с твоей возлюбленной. Это был неправильный совет, рожденный болью моего сердца. Я был разлучен с любовью всей моей жизни и думал, что истинные чувства к женщине невозможны. Вернее, я хотел, чтобы они были невозможны. Если я не смог обрести счастья в любви, то кто же сможет?
Никколо не знал, что ему сказать на это. Он был ошарашен. Байрон вновь опустился на постель. Он тяжело дышал.
— Они делают мне кровопускание, — он указал на повязку на своем запястье. — Я давно мог бы отказаться от этого, но они высасывают из меня кровь.
— Что? Кто?
— Мои врачи. Скальпель убил больше людей, чем меч, но я слишком слаб, чтобы противиться им. Я чувствую, что мой конец близок. Может быть, вызвать священника и исповедаться? Тогда я умру раскаявшимся грешником… Нет, нет, никакой слабости, я буду мужчиной до конца…
Байрон закрыл глаза. Дыхание с хрипом слетало с его губ, пот проступил на лбу и щеках, словно этот недолгий разговор лишил его последних сил.
Не зная, что ответить, Никколо поднялся, но в этот момент Байрон с неожиданной силой схватил его за запястье.
— Что сделано, то сделано. Я несу в себе боль. Ни у кого нет надо мной власти, никто мной не владеет. На меня возложила руку смерть, и это делает меня свободным.
И вдруг Никколо понял, что он должен сказать.
— Я прощаю тебя.
— Я этого не просил.
— И все же, я прощаю тебя, — склонившись, он поцеловал поэта в мокрый лоб.
В последний раз улыбнувшись, лорд закрыл глаза. Каким тяжелым было его дыхание, каким горячим лоб…
Выходя из комнаты, Никколо услышал, как Байрон пробормотал:
— Умирать совсем не трудно…
В комнату ворвался Флетчер, а Никколо выбежал из дома, ничего перед собой не видя.
Он бесцельно бродил по улицам многолюдного города и вскоре услышал новость о смерти Байрона. Незнакомые люди плакали, обнимая друг друга, и Никколо понимал их печаль, сам же чувствовал ее в тысячу раз сильнее. Вместе с Байроном умерла и частица его души. «Последняя ниточка, соединявшая меня с моей прежней жизнью, оборвалась».
В конце концов Никколо нашел небольшой трактир в порту и устроился там на ночь, лишившись всех своих денег. «Завтра нужно будет найти способ переправиться в Италию. А плату за дорогу придется отрабатывать», — подумал он, но следующее утро казалось невероятно далеким.
Опустив мешок на узкую и не слишком-то чистую кровать, Никколо уселся, глядя прямо перед собой. В этот момент дверь его комнатушки открылась.
В дверном проеме стоял Людовико. Никколо понимал, что должен удивиться его приходу, но у него не оставалось сил на еще какие-то эмоции.
— Байрон мертв, — не здороваясь, вымолвил он. — Я опоздал.
— Мне очень жаль. Я не был с ним знаком, но, судя по всему, он способен был дарить вдохновение окружающим. Я могу войти?
Никколо махнул рукой, и вампир переступил порог. В комнате, кроме кровати, был всего один стул. На нем-то Людовико и устроился. В отличие от итальянца, он опять был одет в роскошные ткани и производил впечатление богатого человека.
— Я принес тебе плохие новости, друг мой. Я получил письмо от Валентины.
У Никколо оборвалось сердце.
— Она написала мне в Иоаннину, куда я сперва вернулся, что получила мое письмо и радуется нашему скорейшему приезду.
— Разве это плохо? — удивился Никколо.
— Казалось бы, нет. Вот только я не писал ей никакого письма.
— Кто же это сделал? — У юноши мурашки побежали по телу.
— Разве это не очевидно? Кто еще мог знать о нашем побеге? — Людовико говорил тоном учителя, что-то втолковывавшего глуповатому ученику. — Зачем кому-то заманивать Валентину в Ареццо?
— В Ареццо?
— Да, в Тоскану, в дом твоих родителей.
У Никколо перехватило дыхание. «Марцелла, — подумал он. — И Эсмеральда. И Валентина».
— Жиана и ее душегубы неплохо потрудились, — прошипел он.
— Я хотел тут же отправиться в путь, но мне показалось разумным и тебя предупредить о происходящем. Эта женщина никогда не сдастся. Она будет гнаться за нами, пока кто-то не погибнет — либо мы, либо она. Нужно ехать, Никколо. Мы должны торопиться.
«Зачем он мне рассказал все это? — юноша задумчиво посмотрел на вампира, но не заметил в нем никакого коварства. — Он боится за Валентину, и ему нужна моя помощь. Нет, ей нужна моя помощь. Им всем. Всем людям, которых я люблю». Эта мысль больно ударила Никколо. Ничто еще не закончилось.
52
Поместье выглядело таким же, каким его помнила Валентина. Кипарисы и пинии обрамляли дорогу, ведущую к каменному зданию. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались зеленые луга и поля. Теплая весна в полной мере позволила проявиться красоте здешней природы.
И только когда карета почти подъехала к входу, Валентина заметила, насколько поместье изменилось за последние восемь лет. Дикий виноград совсем разросся, такой ухоженный раньше фасад дома покрылся трещинами, краска на темных рамах облупилась, и одна ставня даже криво повисла на петлях. Казалось, владельцы просто позабыли о своем поместье.
Валентина попыталась вспомнить, как они с Никколо уезжали отсюда, направляясь в Швейцарию, — она должна была вернуться домой, а ему предстояло отправиться в гран-тур.
Она еще помнила этот день, казалось, слышала смех и слова прощания, но девушка, сидевшая тогда в карете, стала для нее чужой. Она поверить не могла, что когда-то была так молода, беспечна и наивна.
Валентина невольно прикусила губу. Сейчас не время предаваться воспоминаниям. Она пыталась приготовиться к встрече с Людовико и Никколо, но все же понимала, что проблема в ней самой, в ее вечно
