этом нет. Просто все разъяснилось, и мне приятно, что я был в состоянии разрешить все сомнения.
Д'Артаньян учтиво поклонился обоим ларошельцам. «Однако господин кардинал отправлял меня сюда вовсе не для того, чтобы вести учтивые беседы, — подумал он. — Моя задача убедить их в том, что Бэкингем не придет на помощь и дальнейшее кровопролитие бесполезно. Надо направить разговор в нужное русло».
— Я принимаю ваши извинения, господин комендант, — сказал мушкетер. Трудности войны заставляют вас быть настороже. Прошу поверить, что мне очень жаль выступать в роли глашатая несчастья, но я не знал о том, что храбрые защитники Ла-Рошели пребывали в неведении относительно того трагического события, которое лишает вас надежд на благополучный исход военных действий.
— Goddamn! О каком несчастье вы говорите? Что это за трагическое событие?! — вскричал англичанин.
Комендант снова помрачнел.
— Я думаю, это правда, Джейкобсон. Слухи ползут по городу.
— О чем вы все говорите, goddamn?!
— О гибели герцога Бэкингема — вот о чем, Гарри. И о том, что помощь не придет.
— … - Как это ни прискорбно… — комендант замолчал, отрешенно глядя в огонь.
Д'Артаньян испытывал в этот момент ощущения, очень похожие на угрызения совести, хотя, призывая в соратники здравый смысл, снова и снова приходил к выводу, что в сущности он ни в чем не виноват. Но, наблюдая слабость мужественных людей, всегда испытываешь неловкость.
— Господин де Кастельмор был в Портсмуте, когда герцог пал от руки какого-то фанатика, подосланного шпионами кардинала. По крайней мере, шевалье свидетельствует это.
— Это так? — глухо спросил англичанин.
— К несчастью, да, — терзаясь, отвечал д'Артаньян. «Ну, ничего — зато эта нелепая война прекратится. Французы перестанут убивать французов, мы вернемся в Париж, а англичанин уедет на свои острова», — подумал мушкетер.
— Я был в Портсмуте двадцать третьего августа, когда на всех крепостных фортах были подняты черные флаги и выстрел пушки на бастионе ознаменовал траурный салют, — несколько выспренно отвечал д'Артаньян.
«Это последняя моя ложь», — мысленно добавил он.
— Крепостные форты… пушка… бастион… — как сомнамбула, повторил англичанин.
Несомненно, действие слов д'Артаньяна было очень велико; по-видимому, англичанин никак не мог оправиться после горестного известия.
Неожиданно он устремил на д'Артаньяна сумасшедший взор.
— Бастион… бастион, — твердил Джейкобсон, все ближе подходя к мушкетеру.
Он приблизился к нему вплотную и стиснул руку д'Артаньяна железными пальцами.
— Goddamn, бастион! Теперь я вспомнил, где я видел его! Бастион, черт возьми! Мы захватили бастион во время ночной вылазки и перебили всех королевских солдат, которые там находились. Живым не ушел никто. Наутро они послали своих разведчиков. Их было пятеро или четверо. Одного гвардейца мы подстрелили, когда он неосторожно высунулся из траншеи. Потом произошло что-то странное. Похоже было, что они стали палить друг в друга — во всяком случае одного из гвардейцев, того, который остался невредимым, обстреляли двое солдат. Он притворился мертвым, а когда те подошли к нему, ранил одного из солдат.
Д'Артаньян вспомнил историю с наемными убийцами, которых подослала к нему миледи. Вспомнил он также, что было потом. Д'Артаньян понял, что он погиб.
— Второй наверняка хотел перебежать к нам, чтобы спастись, но тогда наши солдаты сразу не разобрались в чем дело, — возбужденно продолжал англичанин. — Французский солдат бежал к бастиону, наши открыли огонь и ранили его. И вот потом — потом из траншеи вышел этот гвардеец — да, да, это он, я запомнил его лицо, и с безумной храбростью под нашими дулами пошел к раненому. Мы даже опешили при виде такого отчаянного поступка, а когда открыли огонь, он уже достиг раненого солдата, взвалил его себе на плечи и бегом вернулся в траншею. Наш сержант просил у меня разрешения предпринять вылазку, чтобы догнать их, но это могло быть опасно, и я не согласился. И потом, goddamn, мне не хотелось, чтобы был убит такой отчаянный храбрец. Я запомнил его лицо. Бастион, goddamn, бастион! Так вот когда мы встретились, goddamn.
Глава шестая
Петля на горле д'Артаньяна затягивается
Одним из благодатных свойств человеческой натуры, без сомнения, является способность стойко переносить все удары и превратности судьбы. По мере того как умножаются жизненные удобства, совершенствуются искусства и распространяется роскошь, истинное мужество теряет силу, а военные доблести исчезают. Однако в ту отдаленную эпоху, о которой мы ведем свой рассказ, природа еще не потеряла интерес к роду человеческому и то и дело останавливала свой благосклонный взор на том или другом образчике человеческой породы, чтобы попытаться придать ему тот блеск и совершенство, что сопутствовали героям древности. В те времена истинное мужество встречалось значительно чаще, чем это можно было бы ожидать, глядя на наших современников.
Эпоха титанов канула в Лету, но история, которую мы пытаемся пересказать на этих страницах в меру своего скромного таланта, еще изобиловала доблестью и отвагой. Наш герой был щедро одарен этими редкими в наши дни качествами. Черты его лица не изменились, губы не дрогнули, руки не свело предательской судорогой.
— Ну, что же, — сказал д'Артаньян. — Мне нет смысла отрицать очевидное. Благодарю вас, сударь, за лестные слова. Этим гвардейцем действительно был я. Однако с тех пор мне случилось еще раз отличиться в бою, и теперь я ношу чин лейтенанта королевских мушкетеров. Может быть, вы помните тех четверых, что больше часа держались на бастионе Сен-Жерве? Один из четверки — ваш покорный слуга.
— В таком случае в наши сети попала крупная рыба, — сказал англичанин. — Мне жаль, что ваша военная карьера, а с ней и жизнь, прервется столь рано. Но врага следует уничтожать — A la guerre — comme a la guerre! Ведь это вы, французы, так говорите — на войне, как на войне.
— Войну, которую, видит Бог, не мы начали, — вмешался комендант.
— Однако, господа, — сказал д'Артаньян. — Хочу уверить вас, что сказанное мною касательно герцога Бэкингема полностью соответствует истине. И мне искренне жаль, что эта бессмысленная война все еще продолжается. Именно поэтому я и согласился играть столь несвойственную офицеру королевских мушкетеров роль.
— Бесспорно, вы имеете право на свою точку зрения, — ледяным тоном проговорил комендант. — Тем не менее завтра на заре вы будете повешены по законам военного времени. Вы и ваш слуга. А с капитаном я еще должен побеседовать, так как не успел составить о нем определенного мнения. Гарри, позовите конвой, если вас это не затруднит.
— Еще мгновение, сударь, — остановил его д'Артаньян. — Позвольте мне обратиться к вам как к дворянину. Мой слуга повинен лишь в том, что поступил ко мне в услужение в те дни, когда я еще не состоял в гвардии. Военным я сделался лишь впоследствии. В ваш осажденный город — согласитесь, это очевидно, сударь, — меня привел воинский долг, и я горько упрекаю себя за то, что позволил моему слуге последовать за мной. Этот славный малый всегда старался избежать драки, но, когда ему пришлось по моему поручению отправиться в Лондон к лорду Винтеру с письмом, в котором я и мои друзья предупреждали его о грозящей Бэкингему опасности, он честно выполнил свой долг. И не его вина, что лорду Винтеру, увы, не удалось уберечь герцога от кинжала. Отвечать должен хозяин, а не слуга. Если вы не внемлете голосу милосердия, я буду умирать с чувством вины за Планше.
Англичанин одобрительно кивнул головой.
— Это хорошо сказано, сэр! Что вы думаете на этот счет? — повернулся он к коменданту.
