видишь правым и левым глазом. Как будто корешки нарисованы были на мелковолнистом стекле. Зажмурить левый глаз и чуть сдвинуть голову, чтобы вернуть красный цвет. Нет, значит правый… Человек за столом с интересом наблюдал за мной — и вдруг сам подмигнул.
— Забавно, — сказал неизвестно о чем. — Придет же в голову! — Наклонился, открыл портфель, оставленный возле тумбы стола, извлек прозрачную пластиковую папку с несколькими разнородными листками, закрыл клапан. — Можно в таких условиях работать? А? — Снова подмигнул — или это был у него тик? — Здесь ведь, как вы, может, уже догадались, ведомственный дом престарелых. Служебный корпус у них на ремонте, и неизвестно, что с ним еще будет, фундамент осел — ну, как везде. Гостиницу тоже закрыли. А я тут, можно сказать, в командировке, вызвали в срочном порядке. Надо значит надо. Днюю здесь, можно сказать, и ночую. Сегодня первый раз в магазин вышел, захотелось, наконец, воздухом подышать — да вот, надо же, застрял в очереди. Что-то там давали, я так и не узнал, что. Хорошо хоть кефир для меня остался. Уж извините за накладочку. Обычно старперы эти мне сами все приносят, помогать рвутся, дела ищут. Чтоб выход на пенсию смягчить. Повесточки вот… то есть приглашения оформляют…
— Смежные профессии осваиваем, — послышалось неизвестно откуда.
— Черт!.. — Даже собеседник, мне показалось, вздрогнул. — Где это у них выключается? — поискал под столешницей, что-то ткнул. «А мы вам, если понадобится, поможем», — сказал тот же голос. Со следующей попытки отключение, видимо, удалось. — Да… — он с силой потер лоб, пробуя вернуть мысль; новая накладка выбила его из колеи. — А дела, скажу я вам, оказались в таком состоянии! Не беспорядок, а просто маразм, распад, другого слова не подберешь. Где начала, где концы — никто не знает, не помнит. Масса бумаг вообще пропала, скорей всего ушла в макулатуру. Протоколы, истории болезни, научные разработки — они им даже цены не способны понять. Какое-то здешнее помешательство… — В голосе его появился как бы вызов, не ко мне обращенный. — Кто-то, видите ли, посулил за эту макулатуру талоны, я не сразу даже понял, на что. Теперь разбираются. Скорей всего попробуют опять свести дело к афере, как и с цементом. Уже ведь беспокойство пошло, толки, ропот. А что говорят эти, там? — показал пальцем вверх. — Что они твердят? Издержки процесса, ошибки, злоупотребления, виновные будут наказаны. Трещины, как видите, замазываются. Но что значит замазывать трещины, если фундамент вот- вот поедет? — он почему- то постучал себя по голой части черепа. Стук получился твердым и звучным. — Отказывает уже простейшее чувство самосохранения. Животные скорей бы почуяли угрозу…
— А на самом деле? — сумел, наконец, пробиться я, воспользовавшись промежутком в его речи.
— Что на самом деле? — он посмотрел на меня озадаченно. Я замялся, точно вдруг забыл смысл запоздалого, не к месту вставленного вопроса. — Ну, знаете ли! — Мой собеседник возвел глаза кверху, как бы выражая высшую степень недоумения, но, может, напоминая и об осторожности перед невидимым слушателем. — «На самом деле» — не совсем по нашей с вами части, вам не кажется? Речь-то прежде всего о состоянии мозгов. А здесь важней так называемой реальности может быть именно идея, если угодно, художественный образ — что-то, способное обеспечить людям долговременный смысл существования. Во всяком случае видимость смысла. Ради чего, скажем, сооружали в старину пирамиды или разные там соборы, которые веками все не могли достроить? Не просто же ради каменного результата. Нет, еще и чтобы объединить сообщество людей вокруг цели, на которую одному поколению заведомо не хватит жизни. Как называется эта цель — не столь, в сущности, важно. Мы с вами из других времен вправе относиться к любой из них как именно к художественному образу. Говорят, люди и богов придумали, кто как умел, по своему образу и подобию. Не оспариваю и не утверждаю. Каменного результата могло вовсе и не получиться, образ мог лопнуть, разочаровать, приходилось заменять его другим. Но непременно заменять. Если какому-то сообществу людей это не удавалось, оно терпело крах, исчезало, растворялось среди других. А сейчас уже не об отдельном сообществе речь. Ни у кого отдельно это и не получится. Здешний идиотизм и распад просто нагляднее, ощутимее, потому что обещано было что-то слишком близкое. О сознательном обмане я бы даже не стал говорить. В каком-то смысле мы действительно опередили других. Но ведь до всех дойдет, рано или поздно. Уже доходит. Поколеблены важнейшие опоры, а новые не просматриваются. Уже вряд ли что построишь, скажем, на вере в бессмертие отдельной души — основополагающей для нашей цивилизации. Но ведь не стало уверенности и в бессмертии самого человеческого рода. Не говорю о таких частностях, как идея прогресса. Мы давно уже не понимаем, куда всех нас тянет помимо чьей-либо воли. Мы даже не знаем, хотим этого или не хотим, только стараемся приспособиться к результатам собственной деятельности. Вот, если угодно, основа нынешнего состояния и первопричина всех частных бед. Потому что все остальное именно частности. Попытка исправить одну беду рождает кучу новых. Не знаешь уже не только, во что верить, — чего бояться…
Он остановился, видимо, уловив выражение моего лица.
— Кажется, я не с того конца начал, да? Вы так смотрите на меня… Извините. Меня самого сбил… этот… — кивком головы показал на дверь и голос невольно понизил. — Про что он вас спрашивал? Про ощущения, про чувство вины?.. Ну, как после этого приступать? Смежные профессии осваивают. Слышали звон!.. Экспериментальные спектакли играют… А впрочем, что значит не с того… Не так уж это далеко от нашей темы… может, в каком-то смысле даже подводит. Для вас ведь мои слова не совсем в новинку, не правда ли? Вам это самому знакомо. Ощущение тупика, растерянности, какого-то бессилия перед жизнью. Неспособность что-то понять… или вспомнить. А надо, непременно надо. И не только ради себя, вот ведь что еще важно. Иначе с какой стати вы бы сюда пришли, тут Егорыч прав, не так ли? Одному, бывает, не справиться, нужна, глядишь, помощь, толчок со стороны. Пока нас не выбьет из колеи, мы чего-то в жизни просто не чувствуем и не осознаем, так человеческая природа устроена…
Был ли это тик, или он мне в самом деле подмигивал, как своему? — как будто призывал не притворяться. На что он намекал?.. Я не хотел откликаться, не хотел на него смотреть, я никогда не видел этого гладкого подбородка.
— Вы словно все чему-то сопротивляетесь, — он усмехнулся. — Ну ничего, не все сразу. Дойдет понемногу. Пофилософствуем еще немного на общие темы. Пусть слушают, если хотят, все равно вряд ли поймут. Меня, видите ли, особенно занимает вопрос, существует ли связь между состоянием наших мозгов или душ — и состоянием внешним? Причем именно взаимная связь. Тут обсуждались разные гипотезы, иногда самые фантастические. Вроде того, что внутри громадных масс могут возникать и накапливаться некие ощутимые энергии, положительные или отрицательные. А то еще, скажем, в известных легендах говорится о людях, на которых якобы держится некое равновесие мира. Их должно быть всегда строго определенное число. Допустим, тридцать шесть, но в любом случае не меньше. Никто этих людей не знает и знать не должен. Более того, они и сами даже не догадываются, что на них сходятся некие нити. Что это за равновесие, толковать можно по-разному; но по некоторым толкованиям для него не безразлично ни малейшее доброе движение, ни шевеление зла, ни мелкая фальшь или недобросовестность мысли. В нормальные времена всякие мелкие сдвиги компенсируются, запас устойчивости поддерживается как бы сам собой. И если кто-то из этих тридцати шести — или сколько их там — выбывает, его заменяет другой. Но непременно должен заменить. Как происходит выбор и замена, от нас скрыто. Но ведь сама природа умеет заботиться о воспроизводстве определенного набора нужных для самосохранения особей. Как поддерживает, например, нужную ей пропорцию мужчин и женщин. Или создает, скажем, органы, непонятно зачем нужные, как будто даже излишние. Их, может, следовало бы даже удалить, чтоб зря не воспалялись. Но оказывается, при некоторых обстоятельствах — болезни, опасности… да что это с вами? Вы побледнели… Вам нехорошо?.. воды?..
Я сделал знак: ничего не надо… прошло… Я не знал, что это было: гладкий подбородок окаймился черной бахромой, лицо поплыло… Вдруг он пальцем поманил меня приблизиться, пальцем же сразу пояснил: вместе со стулом. Теперь я сидел за столом против него. Он что-то написал на лежавшей перед ним бумажке, повернул ко мне. «Будьте осторожны», — прочел я. Посмотрел на меня в надежде встречного движения, но я опять мог только пожать плечами. Он щелкнул зажигалкой, поджег с уголка бумажку, подержал над пепельницей, откинулся на спинку стула. Пальцы его постукивали по прозрачной папке — что там просвечивали за листки? Теперь я начинал в самом деле бояться дальнейшего разговора.
— Ну вот и хорошо, — сказал он, понизив доверительно голос. — На первый раз, так сказать, для вступления, может, достаточно. Главное, мы, наконец, все-таки встретились. Теперь постараемся вместе. Не все же бормотать самому с собой. Самого себя, глядишь, жалко станет. Побережешься дойти дальше предела. Как бы мозги не перегорели. И есть чего бояться, я понимаю. Не чета нам начинали просить, чтоб
