руки кинжал… Во время уроков боя он много раз пронзал пикой соломенные чучела церрексов и поражал мечом деревянного дракона — но всё это было не то. Здесь был настоящий живой длиннокрыл, которого надо было по-настоящему убить, а потом съесть кусочек его плоти. Он не помнил, как перерезал горло несчастной птице, как отделял от тушки сморщенную, кожистую, подёргивающуюся лапку. Помнил зато, как скрипели под ножом перья и по рукам прыгали горячие кровяные крошки. Кровь у птицы была коричневая, грязная. Таким же грязным выглядело то, что принёс ему повар на его любимой тарелке. Там лежала какая-то спёкшаяся масса, обильно политая фруктовым отваром, кое-как отбивающим мерзкий вкус плоти. Отец снова дал ему вина и велел есть. Он тупо резал ножом и жевал, сосредоточившись на том, чтобы удержать тошноту. Когда всё кончилось, он первым делом пошёл на задний двор и разбил любимую тарелку о старую роговязь.
— Всё это давно не имеет отношения к Багровому, — подытожил дом Тим. — Ритуалы нужны, чтобы подтвердить наше доминское достоинство. Для этого мы должны показать себе и другим, что можем делать и претерпевать некоторые неприятные вещи. Но истинный свет Багрового нам уже не виден. Так что мы можем утверждать, что хотя бы один бог для нас умер, раз его сила не действует на нас.
— Тогда получается, что боги существуют только в наших чувствах и воображении? — ехидно заметил дом Гау. — Это отверг ещё Аристокл, в притче о свете и глазе. Свет существует помимо глаза, хотя воспринимается только глазом.
— Кстати, дом Гулег недавно разбил голову крестьянину железной палкой, — ввернул Антор. — Разбил в ярости.
— Но это же не тот истинный гнев, о которой писали летописцы Середины, — начал выкручиваться Тим, уже, видимо, слышавший о той истории, — это просто раздражение, обычная телесная реакция, связанная с разлитием желчи. Он сам не понимал, что делал. Не хочешь ведь ты сказать, что он намеревался убить того несчастного крестьянина? А ведь наши предки поклялись уничтожить всех чудовищ и сделали это.
— А если чудовища появятся снова? — не выдержал Антор. — Что тогда?
— За этим мы, домины, и существуем, — пожал плечами дом Гау. — Если снова потребуется обнажить мечи, мы обнажим мечи. Как же иначе? А дом Хингр договорился до того, что, дескать, через дюжианды дюжианд лет наши лучшие стремления покажутся нам грубыми и нечистыми: умрёт Добро, Справедливость, Красота, Истина, Честь, и все прочие божества, которым мы поклоняемся — а мы устремимся за какими-то новыми, высшими добродетелями… Ну не оскорбление ли это божественного достоинства? К тому же, — кстати вспомнил он, — у Аристокла… да не изгладится память о нём… у Аристокла в «Первоосновах богословия» доказывается, что боги вечны.
— Аристокл прямо не утверждал, что боги вечны. Он говорил только, что они неизменны, — попробовал подобраться с другой стороны Тим, — а это разные вещи. Неизменное существует неизменно на всём протяжении своего бытия, но может перестать быть…
— Олле, олле! — это снова был Сервин. Выслушав в ответ нестройное «олле’ла!», он бесцеремонно протиснулся поближе к Турну. Антор подумал о том, что энергичные провинциалы с толстой мошной умеют быстро заводить знакомства. Наверное, решил он, всё дело в толщине мошны: богатство придаёт уверенности в себе.
— Всё спорите о том, чего нельзя увидеть глазами? Ох уж эта человеческая порода! Нам отпущен краткий миг, а мы проводим его в спорах о вечности. Лучше послушайте меня. Старик Сеназа, как я и думал, приготовил нам сюрприз. Я слышал краем уха… — он понизил голос, видимо собираясь сказать нечто важное. Но в этот момент снова ударил гонг.
Голоса тут же пресеклись. В наступившей тишине был слышен только шорох женских нарядов.
Гости поворачивались лицом ко мраморному возвышению, на котором уже стоял хозяин замка.
На сей раз старый дом был одет в родовые одежды. На нём была мечная перевязь и короткая, почти куцая кольчуга со следами огня. Предок нынешнего хозяина замка, великий дом Сеназа Красная Голова, сгорел в этой кольчуге, упав в струю драконьего пламени.
— Олле, друзья мои! Сегодня, в мой праздник, день Сеназы, — начал он, полуприкрыв веки и высокопарно растягивая гласные, — в тот день, когда четыре дюжианды лет назад основателю моего рода, первому домину Сеназы, за уничтожение драконьего логова в холмах, был пожалован в ответственность этот остров, я, нынешний дом Сеназа, объявляю о своём наследнике…
Зал замер. У дома Сеназы было несколько сыновей, но капризный отец никак не мог выбрать продолжателя рода — несмотря на гигантские суммы, которые он тратил на детей от лучших матерей Арбинады. Несостоявшиеся наследники, впрочем, не слишком об этом сожалели: их больше привлекала наука, торговля и архитектура, чем страховое дело, землеведение и юриспруденция, входившие в обычный круг забот Сословия. Второй сын Сеназы, знаменитый мастер Неро, недавно вошёл в круг зодчих строящегося на Рее Храма Всех Богов.
— Я объявляю своим продолжателем и наследником сына, который был рождён три дюжины дней назад от моего семени. Я хотел бы видеть его новым домином Сеназой, когда моя жизнь подойдёт к концу…
Старик сделал паузу.
— Ребёнок был рождён доминой Нелией, от её крови и жизненной силы. Да будет он достоин благородной матери!
Раздался шорох платьев и шум одежд: все оборачивались, чтобы посмотреть на Золотую Лисицу. Та горделиво выпрямилась, вкушая заслуженный триумф.
— Счастливое соединение, золотое потомство! — крикнули из зала. Мужчины подхватили крик, и только умиротворяющий жест старого домина снова погрузил зал в тишину.
— Теперь она может поставить точку, — шепнул Турн, — родить нового домина Сеназы — куда уж больше… разве только принеси потомство самому дому Рею! Интересно, во что ему это обошлось?
— Это мы сейчас узнаем… Но каков старик! — так же тихо прошептал Антор. — Я думал, он уже бессилен.
— О… я слыхал, что Золотая Лисица поднимет и мёртвого, если ты понимаешь, о чём я, — хихикнул Турн, и тут же прикрыл рот рукой: на них начали оборачиваться.
— Внесите младенца! — распорядился старый дом.
Появилась дородная нянька, держащая в руках свёрток из блестящей парчи. Крохотное личико было едва заметно под накрученными на тельце пеленами. Ребёнок спал: наверное, ему дали вина, чтобы он не проснулся и не испугался шума и света.
Следом за ними вышел жрец Справедливости, одетый в чёрное.
— Подтверждаю и свидетельствую, что ребёнок действительно зачат от высокородного домина Сеназы, по добровольному согласию высокородной домины Нелии, — чётко и ясно произнёс жрец Справедливости. — Ребёнок появился на свет совершенно здоровым, весом тринадцать с половиной гонгурских мер и ростом в гонгурский малый локоть с четвертью. Подтверждаю, что домин Сеназа признал своё отцовство перед жрецами храма Справедливости. Подтверждаю также, что домина Нелия в присутствии жрецов храма получила в уплату за сына… — здесь жрец сделал выразительную паузу, — дюжианду дюжианд дюжианд золотом, столько же серебром, и столько же красной медью.
Тихий шепот недоверчивого восхищения прошёл по залу.
Бледное лицо старого дома чуть тронула краска.
Дом Гау невольно присвистнул.
— Золотой ребёнок! — крякнул Турн. — Такую кучу денег может выложить только дом Сеназа. Или Сервин, если не разорится на очередном своём дельце… Олле, олле, ты меня слушаешь?
Антор не слушал. Он смотрел на парчовый свёрток, с величайшим почтением удерживаемый на весу няней, и думал о том, что его отец заплатил за него, домина Антора, всего-навсего двадцать дюжианд серебра и столько же меди — и почти разорился на этом.
И сейчас, здесь, в огромном зале, среди всей этой роскоши, бьющей в глаза, он вдруг почувствовал, будто его опять заставляют съесть кусочек мяса — а он никак не может его ни проглотить, ни выплюнуть.
И ещё: он не может больше оставаться здесь ни единого мгновения.
Бедолага Турн, глядя на друга, стремительно идущего к выходу и толкающего расступающихся гостей,
