Калигула. Ко-му? В смысле — кому из людей? Да ты, оказывается, добряк, Мерейя! Ты, видно, не спишь ночами, размышляя, кому бы сделать лучше! Много ли ты роздал милостыни на улицах Рима, Мерейя? Или…
Мерейя. Я не разу в жизни не подал милостыни по своей воле — только из лицемерия, или потому, что этого требовали приличия. Я не люблю нищих, и не сочувствую тем, кто оказался ниже меня. И не потому, что считаю себя существом высшей породы. Напротив, я думаю так именно потому, что считаю всех людей одинаковыми. Если люди одинаковы, то любить других людей больше, чем себя, так же бессмысленно, как любить только себя. А люди одинаковы — иначе они не нуждались бы в том, чтобы устанавливать различия между собой. Что такое все эти щиты, шлемы, пурпурные тоги, как не установленные ими различия? И зачем бы все это понадобилось, если бы различия действительно были — как между конем и коровой? Здесь киники правы. Они неправы в другом: они не ценят этих различий. А мы, обычные люди, ценим эти различия — как доставшиеся нам с великим трудом. Их ценят даже те, кто по воле судьбы оказался в самом низу. Они предпочтут быть плебсом, чем жить в мире, где нет ни плебса, ни патрициев. Впрочем, ты говорил…
Калигула. Да! Я говорил о том, что вам всем недоступно — о бунте против жизни. Я убиваю бессмысленно и абсурдно, чтобы сравняться с ней. Она убивает именно так, как я. Я делаю это изощренно, обосновывая свои гнусности разумно, с безупречной логикой, чтобы убить разум и логику, оправдывающую абсурд. Я…
Мерейя. Ты идиот. Ты не дурак, но ты идиот. Есть такое греческое слово — идиот. Ты же знаешь греческий лучше меня. Когда-то ты даже сочинял аттицистские стихи, кстати, не такие уж и плохие…
Калигула. Да, я был хорошим мальчиком. Ты хочешь утешить себя, вспоминая, каким я был хорошим? Правда, жаль, что я не умер тогда? Можно было бы проливать слезы по несостоявшейся надежде Рима! Ах, если б Калигула остался жив! Если бы он стал цезарем! Если бы он восстановил старые нравы, старые суровые добродетели, почитание старшних и любовь к отчизне!
Мерейя (брезгливо). Это еще что такое?
Калигула. Да, пожалуй, ты этого не говорил бы. Но ведь это ты, в отчаянии, решив, что терять тебе уже нечего, назвал меня идиотом…
Мерейя. Я считаю тебя идиотом. Я проявил это не в словах, а в поступках. Я действительно пил противоядие. Почему? Потому что от идиота можно ожидать всего, чего угодно. Например, ты мог добавить яда в кушанья, и развлекаться, гадая, кому оно достанется. Или придумать еще что-нибудь глупое.
Калигула. Ты так боялся за свою ничтожную жизнь?
Мерейя. Если я так уж боялся бы за свою ничтожную жизнь, я постарался бы оказаться подальше от твоего двора. Но я привык к придворной жизни и не хотел из-за одного идиота менять свои привычки. С другой стороны, я пил противоядие. Не хотелось умирать из-за идиота. Не хочется вообще что-то делать или чего-то не делать из-за идиота.
Калигула (уязвленный). Ну конечно. Ты хотел бы умереть за величие Рима.
Мерейя. Я вообще не хочу умирать. Если бы я хотел умереть, я бы умер. Но есть вещи, которых я не хочу еще больше.
Калигула. Ах, ты считаешь, что есть что-то хуже смерти?
Мерейя. Да, но не только. Я считаю, что есть кое-что лучше жизни.
Калигула. Этого я уже не понимаю.
Мерейя. Еще бы! Поэтому я и назвал тебя идиотом и бунтовщиком. Ты бунтуешь против жизни, ставя на смерть. Но смерть — это часть жизни. Это очень простая мысль. Смерть — это часть жизни.
Калигула. Ну и что?
Мерейя. Значит, ты думаешь, что бунтуешь против господина, подчиняясь его слуге? Впрочем, это-то как раз вполне закономерно. Бунтовщики всегда кончают именно так. Потому что всякий бунт обречен. Более того, успешно подавленный бунт обычно укрепляет режим. А не подавленный — тем более.
Калигула. Я это знаю.
Мерейя. Почему же ты бунтуешь?
Калигула. Вам этого никогда не понять.
Мерейя. Ну почему же? Это не так сложно. Я уже ответил: потому что ты идиот. Ты не видишь ничего, кроме жизни и смерти. То есть кроме жизни, поскольку смерть — это часть жизни.
Калигула. Вне жизни нет ничего! Или ты веришь в то, что твоя душа, по Платону, подымется в сферу бестелесного, или как оно там называется, в то время как твое тело будет гореть на костре? Ты веришь в загробную жизнь?
Мерейя. Сейчас меня не волнует, есть жизнь после смерти или ее нет. Важно слово жизнь. Жизнь после смерти — это опять жизнь, пусть даже и какая-то другая. Все, что мы говорили о жизни, применимо и к жизни загробной. Она вряд ли показалась бы тебе более привлекательной, чем эта… Разве что было бы меньше иллюзий относительно смерти. Ты и за гробом останешься идиотом, только разочарованным идиотом.
Калигула. Но, кроме жизни, кроме вот этой жизни, нет ничего значительного!
Мерейя. А какой-нибудь посвященный в мистерии скажет, что кроме той жизни, нет ничего значительного. Подожди, такие люди скоро расплодятся в избытке. Ты, Калигула, и какой-нибудь христианин, отличаетесь почти во всем. Но в чем-то вы похожи. Вы не можете понять того, что находится за пределами жизни.
Калигула. И что же это такое? Какой-нибудь бог? Что мне до бога? Меня интересует только одно — я сам.
Мерейя. Я сказал — за пределами жизни. Но не за пределами самого себя.
Калигула. Я опять не понимаю, что ты там лепечешь, Мерейя.
Мерейя. А ты напряги слух. Я говорю о том, что человек больше своей жизни. Поэтому он человек. Если он больше своей жизни, значит, в нем есть что-то, находящееся за пределами его жизни.
Калигула. По-моему, идиот — не я, а ты. Тебя…
Мерейя…не поймут? Тебе не кажется, что мне поздновато искать понимания. А потом — кто, скажи на милость, понимает тебя? Ты, кажется, сказал, что нам — то есть мне — чего-то там такого никогда не понять?
Калигула. Ладно, ладно. Ну и что же? Пусть даже ты прав, хотя, по-моему, ты просто морочишь мне голову, оттягивая тот момент, когда лишишься своей головы. Впрочем, может быть, и нет. Ладно, в конце концов это неважно. Ну, допустим, есть какая-то часть меня за пределами моей жизни. Ну и что?
Мерейя. А кем ты себя считаешь? Тем, что живет? Или тем, что находится за пределами жизни, любой жизни — этой, той, какой угодно? Если считать себя только тем, что живет, то приходится признать себя животным. Ты, Калигула — животное, причем взбесившееся животное. Если же нет…
Калигула…то пришлось бы считать себя мертвым.
Мерейя. Ну, пусть даже и мертвым. Устроители мистерий это так и называют.
Калигула. Ха! Мистерии!
Мерейя. Ха! Калигула! Ты что-то доказал, сказав «ха»?
Калигула. Так что же это такое? Какая-то сущность человека? Она вечна?
