— Плинтерии — языческий праздник в честь Афины-Мудрости, — принялся объяснять Феомнест, — он праздновался как раз в это время. Богине приносили в жертву фиги…
— Что касается смокв, — оживился богослов, — вчера мне попалось интересное толкование аввы Феона на притчу Августа о смоковнице, где он сравнивает её с Римом…
Логик открыл было рот — и поперхнулся.
— Иногда фига — это просто фига, — сказал он, откашявшись. — Давайте, что-ли, в самом деле попробуем плоды на вкус, а то наша беседа стала пресноватой.
— Тому виной неудачно избранная тема, — заметил сириец. — Что касается обсуждавшегося опуса, его цель кажется мне странной и непонятной, — добавил он.
— Но что страннее, что непонятнее всего — не удержался Аркисий, — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой. Во-вторых… — он запнулся, потом решительно махнул рукой, — но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это…
— Ах да, — Световит звонко хлопнул себя по лбу. — Я хотел переговорить с высокоучёным Номом по одному вопросу. Мы присоединимся позже, — бросил он логику и богослову.
Феомнест кинул на него странный задумчивый взгляд и вышел. Следом прошлёпал босыми ногами сириец.
Световит прислушался к шагам. Когда те затихли, он повернулся к Аркисию, сидящему на ложе.
Старик смотрел на Световита тяжёлым взглядом исподлобья.
— Fac quod debes, — сказал тот на латинском, — у тебя есть три месяца.
— Я не буду разговаривать на языке приказов, — решительно сказал старый учёный. — В любом случае, я ничего не должен. Принуждение не есть долг, как сказал бы Феомнест.
— Я могу повторить то же самое по-гречески, — холодно сказал Световит, — но смысл от этого не изменится. Ты прекрасно понял, что должен сделать и к какому времени.
— Три месяца? Даже если бы я согласился, это невозможно, — старик выставил перед собой руку, закрываясь от Свентовита. — У меня уходит не меньше недели на маленький рассказ.
— Брось, — резко оборвал его славянин. — Ты ведь написал за месяц ту непристойную повесть, подписанную аравийским именем?
Аркисий посмотрел на того с бессильной злостью.
— Если это тебя утешит, — добавил славянин, — вспомни Овидия. Он тоже пострадал из-за допущенной им непристойности.
— Чрезвычайно лестное сравнение, — сказал Аркисий с горечью, — но неточное. Овидия всего лишь сослали, а не заставляли писать под диктовку офицера Провокации. К тому же Спаситель Август его всё- таки простил.
— Странно было бы, если бы тайная служба была милосерднее самого Господа Нашего, — усмехнулся Световит. — В конце концов, чем ты недоволен? Ты не в тюрьме, не в ссылке. За свою работу ты получаешь вполне приличные деньги. К славе ты не стремился, даже наоборот — скрывал авторство. Страсть к злословию ты удовлетворяешь за наш счёт, причём твои сочинения не передаются тайно их рук в руки, как прежде, а публикуются уважаемыми издательствами…
— Мой Харитон непопулярен, — заметил старик. — Последняя книжка до сих пор пылится в книгохранилищах.
— Пусть тебя это не заботит, — поморщился славянин. — Важно, что её прочли несколько владельцев вилл в Альбанских холмах.
— Это важно вам, но не мне, — отбрил высокоучёный Ном.
— А разве не важна польза отечества? — нажал Световит. — Ты делаешь то, что доступно немногим — предотвращаешь злые умыслы.
— Я в это не верю, — старик глянул на собеседника исподлобья. — Зачем вам мой стилус, когда у вас есть мечи?
— Я объяснял тебе это много раз, — сказал офицер, подавляя зевок. — Когда злодеяние совершено, мы имеем право пользоваться мечами. Такими делами занимается Инквизиция. Но если нужно заранее разрушить замыслы противника, потребны иные средства. Для этого и существует Провокация. У нас есть свой арсенал средств, начиная от подкупа и шантажа…
— Вот именно, — не удержался Аркисий. — Это-то вы умеете.
— Да, и это тоже, — офицер не изменился в лице, — но иногда нужно воздействовать не на страхи и пороки человека, а поразить самый корень его намерений, то есть воображение. В частности, когда человек читает в развлекательной книжке о том самом, о чём он думает ночами, это не просто пугает, это сковывает волю. Многие преступные и нелепые замыслы были убиты в зародыше именно таким способом.
— По-моему, вы морочите голову и себе и начальству. Но вас не переубедить, — Аркисий бессильно уронил руки на колени. — К чему такой запутанный сюжет? И на кого в данном случае намёк? Опять на козни аравийцев? Вам не надоело?
— Чрезвычайно, — ответил Световит искренне. — Но пока аравийцы существуют, с этим придётся считаться. Золото, которое получают демагоги вроде Гипербола — аравийское.
— Вы так боитесь этого Гипербола? — усмехнулся старик. — До чего силён Рим, овладевший миром, но не могущий победить одного человека!
— Мы овладели миром, потому что не относились с пренебрежением ни к одному человеку, — ответил Световит, — и вовремя вырывали с корнем те слабые ростки, из которых могли вырасти большие беды. Гипербол — как раз такой росток. Но сейчас речь не о нём. А о другом, чьё имя ты сегодня услышал. Георгий Гагар, кормчий «Аспера», первого космического корабля. Настоящее имя его — Ури Хагар, и он аравиец. Сегодня он стал знаменитым. У знаменитых людей может быть большое будущее в политике. Нас это беспокоит. Как и слепая страсть Первого Гражданина к космическим исследованиям.
— Но если вы это знали, почему? — Ном не договорил.
— А кто, по-твоему, оплатил космическую программу? Фаларика взял деньги у аравийцев. Иначе наш Первый Гражданин не отчитался бы перед Сенатом, и с ним бы сделали то, что ты так красочно описал в своём злополучном опусе.
— Если вы так боитесь, — Аркисий Ном посмотрел в лицо офицеру, — что вам стоит устроить этому Гагару несчастный случай во время полёта? Или Инквизиция неспособна на такую жестокость?
— Мы способны на многое, — заметил Световит. — Но мы не желаем Гагару зла, он смелый человек. Пусть только наш новый Икар поймёт, что его крылья скреплены воском, и если он поднимется слишком высоко, Солнце этот воск растопит, а он падёт. Впрочем, объяснить это нужно не Икару, а Дедалу. То есть тем, кто запустил его в полёт. И я не имею в виду уважаемых инженеров… Поэтому ты напишешь для нас историю о кесаре Аврелиане, который непредусмотрительно взял деньги из рук некоего маленького народца с большими амбициями.
— А что случится потом с этим Аврелианом? — поинтересовался Ном.
— Думаю, ничего хорошего, — Световит неприятно улыбнулся. — Скорее всего, он погибнет. Например, будет зарезан своим секретарём, тайным иудеем, опасающийся разоблачения. Надеюсь, ты понял?
— Даже так? — спросил учёный. — Боюсь, — продолжил он после паузы, — что я не возьмусь за такую работу. Можете обнародовать авторство той злосчастной повести. В обоих случаях могущественнейший человек станет моим врагом: или за то, что я смеялся над ним, или за то, что ему угрожал. Сильные мира сего ещё могут простить насмешку, даже грубую, но не прощают тех, кто пытается воздействовать на их волю, лишая уверенности.
— В таком случае, — развёл руками Световит, — все узнают правду об авторстве той повестушки. Кроме того, боюсь, что вопрос о финансировании гуманитарных наук в Мусейоне будет поставлен на следующем же заседании Сената. Могут быть приняты крайне радикальные решения, в том числе и кадровые. А Фаларику ты переоцениваешь. Наш Координатор достаточно мелок, чтобы опуститься до личной мести за глумление над своей священной персоной, но испугается намёка на крупные неприятности… Пожалуй, я пойду. Займусь вином и фигами, если от них ещё что-нибудь осталось.
— Подожди. Почему вам нужен именно я? — Аркисий Ном посмотрел на своего мучителя с мольбой. — У вас полно дешёвых писак, они написали бы всё, что нужно вашей конторе…
— Нашей конторе не нужны дешёвые писаки. Чтобы воздействовать на воображение умных людей,
