— Это вряд ли. Но репутация его будет испорчена на всю жизнь.
— Н-да. Прямо похороны заживо. — вздохнул генсек. — Ну а что с их научниками делать? — спросил он.
— Убивать никого не хочется. Профессор Боровски, в конце концов, ни в чём не виноват. Когда ему срежут финансирование, мы сделаем ему предложение, от которого он не сможет отказаться. В Союз его не повезём, он не захочет. Дадим ему денег на лабораторию в какой-нибудь европейской стране… только чтобы не в НАТО… В Швейцарии. Пусть там сидит и работает на нас. Но действовать надо быстро.
— Они нас похоронят, — заключил М.
М. был начальником Центра «Омега» УВР ЦРУ. Имя его Никсон, разумеется, знал, но старался не держать в памяти, благо оно было неприметным и серым, какой-то Джон Смит или что-то вроде того.
— Но почему? — спросил Президент.
— Как бы это объяснить наглядно… — согласно внутреннему уставу ЦРУ М. был несменяем и Никсона не опасался, а потому позволял себе говорить то, что думает. — Их хозяйственная система завязана на экономию ресурсов. Чем меньше потребление, тем лучше обстоят дела с хозяйством. Если у них упадёт потребление еды, тем более на порядки, то они получат такой резерв прочности, что вылезут из всех своих экономических проблем. В том числе и тех, которые мы им создавали столько лет… Нет, этого допустить нельзя.
— И что же вы предлагаете? — Никсон почесал правую бровь.
— Есть две проблемы: профессор Боровский и генсек Брежнев. Начнём с последнего. Брежнева нужно нейтрализовать.
— Убить Генерального Секретаря ЦК КПСС? — президент был до такой степени изумлён, что показал собеседнику средний палец. — Вы превратились в идиота? Знаете, что за этим последует? Атомный апокалипсис! Я никогда не дам согласия на такую авантюру, слышите?
— Я не сказал «убить». Я сказал — нейтрализовать. В политическом смысле. Мы устроим маленькую провокацию, после чего он перестанет доверять учёным как таковым. Причём — в особенности медикам. Будет лечится у гадалок и колдуний… Он никогда не возобновит те исследования.
— Тонко, — согласился Никсон. — А почему?
— Придётся положить половину нашей агентуры, — вздохнул М. — Но у нас есть возможность вызвать у Брежнева опасное нарушение здоровья. Ну, например, микроинсульт. А потом подкинуть ему ту мысль, что это результат употребления средства для аппетита. Он очень испугается.
— А паралич его не разобьёт? — поинтересовался Никсон.
— Это вряд ли. Но здоровым человеком он уже никогда не будет.
— Н-да. Прямо похороны заживо. — вздохнул Президент. — Ну а что с их учёными делать? — спросил он.
— Убивать никого не нужно. Профессор Боровский, в конце концов, ни в чём не виноват. Когда его лабораторию закроют, мы сделаем ему предложение, от которого он не сможет отказаться. В Америку его не повезём, он побоится. Дадим ему денег на лабораторию в какой-нибудь европейской стране… только чтобы не в НАТО… В Швейцарии. Пусть там работает на нас. Но действовать надо быстро.
— Ваша реконструкция событий, дорогой коллега, не лишена определённого интереса, — профессор Йозеф Боровски вдохнул аромат кофе, но пить не стал. — Однако, насколько мне известно, советский руководитель по-прежнему находится у власти…
— Ну да, в каком-то смысле, — профессор Иосиф Боровский придвинул к себе огромную глиняную кружку с глинтвейном. — Но у него большие проблемы с головой. Насколько мне известно, в семьдесят пятом он перенёс инфаркт и инсульт сразу. Думаю, это последствия того покушения. У него нарушена дикция, проблемы с речью… Говорят, начал верить гадалкам и этим, как их… экстрасенсам. Его лечит какая-то грузинка. Джуна… не помню, что там дальше — …швили. Ну а кто та сейчас заправляет делами… даже и думать не хочется.
— У нас тоже было… До чего же грязная история с этим Уотергейтом, — вздохнул Боровски. — Конечно, он был прав, что ушёл. Нация больше не могла ему довериять… — Вы не испытываете ностальгии? — профессор Боровски всё-таки сделал крохотный глоток.
— Как сказать, — задумался профессор Боровский. — Учить на старости лет немецкий — это было трудно. Дойче швахе — швере шпрахе. Хорошо, что мой дедушка научил меня хотя бы ругаться на идиш…
— Да, немцы придумали ужасный язык, — согласился профессор Боровски. — Хорошо, что моя мама не забыла мамэлошн. Хотя сейчас мне, наверное, придётся учить английский…
— Новая работа? — заинтересовался Боровски. — Мне тоже предлагали работу в одной фирме. «Пфайзер». Знаете такую?
— Ну, это монстр, — вздохнул Боровский. — Признаться, они мне тоже кое-что предлагали. Не связанное с пищевыми добавками.
— Проект «Виагра»? — Йозеф наградил Иосифа долгим понимающим взглядом.
— Он самый, — Иосиф Боровский отхлебнул глинтвейна. — Но это работа надолго. Лет на двадцать. Зато потом…
— Потом, — довольно улыбнулся Йозеф, — мы их всех похороним.
Окончательное решение
Достопочтенный ребе Ариэль Лайтман дремал в любимом кресле — старом, продавленном, но привычном. Огромный нос раввина мерно покачивался в воздухе. Тяжёлые очки в золотой оправе подрагивали в такт движению, пуская на занавеску смазанный блик. Из-под раскинувшихся на груди ребе зарослей бороды свистело, взрыкивало, побулькивало.
Роза Вайншток обвела привычным взглядом крохотную комнатёнку, заваленную книгами и коробками из-под пиццы. Отметила про себя, что обои, некогда радовавшие глаз, обтрепались и пожелтели, а паркет рассохся. Надо было бы заняться ремонтом, да, но ребе не любит перемен.
Осторожно ступая, Роза подошла к трюмо. В пыльном зеркале отражался вычурный подсвечник, край письменного стола и половина самой Розы. Н-да, что ни говори, а на седьмом десятке она слегка раздалась — впрочем, не так уж и раздалась, можно сказать совсем чуточку, вот если кто помнит Ривку Шляйм, которая выскочила замуж за Лайтмана, так та в юности была как тростиночка, а в последние годы разъелась — ну прямо корова… нехорошо, конечно, так о подруге детства, это называется лашон гара, злословие… хотя она ведь не говорит, а думает, и тем самым не причиняет вреда… Ну да все мы не молодеем… — привычным движением она смахнула с зеркала пыль.
В зеркале отразился циферблат огромных часов — антикварного изделия невесть какой старины. Они показывали без двадцати восемь.
Роза подумала, что с уборкой она, пожалуй, повременит. Сейчас ей предстояло решить проблему куда более важную, а главное — неотложную.
Проблема состояла вот в чём. Когда Роза только нанималась на работу в дом Лайтмана, тот, помимо всех прочих указаний, строго-настрого запретил себя будить — разве что при какой-нибудь крайней опасности, когда Талмуд прямо требует спасения жизни еврея. Свои указания ребе помнил отлично и никогда их не менял. Но это с одной стороны. А с другой — вчера Лайтман несколько раз повторил, что обязательно должен посмотреть лекцию знаменитого хасидского ребе Копчика, который обещали в четверг по «Ортодокс-TV». Это означало: Роза должна была принять все необходимые меры, дабы высокоучёный ребе ни в коем случае не пропустил важную передачу. Но не будить. Ни в коем случае не будить, разве что
